Медное, серебряное и золотое царства

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. У него была жена Настасья — золотая коса и три сына: Петр-царевич, Василий-царевич и Иван-царевич.

Пошла раз царица со своими мамушками и нянюшками прогуляться по саду. Вдруг налетел Вихрь, подхватил царицу и унес неведомо куда. Царь запечалился, закручинился, да не знает, как ему быть.

Вот подросли царевичи, он им и говорит:

—  Дети мои любезные, кто из вас поедет свою мать искать?

Собрались два старших сына и поехали. И год их нет, и другой их нет, вот и третий год начинается... Стал Иван-царевич батюшку просить:

—  Отпусти меня матушку поискать, про стар­ших братьев разузнать.

—  Нет, — говорит царь, — один ты у меня остался, не покидай меня, старика.

А Иван-царевич отвечает:

—  Все равно, позволишь — уйду и не позво­лишь — уйду.

Что тут делать? Отпустил его царь.

Оседлал Иван-царевич своего доброго коня и в путь отправился.

Ехал-ехал... Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

Доехал до стеклянной горы. Стоит гора вы­сокая, верхушкой в небо уперлась. Под горой — два шатра раскинуты: Петра-царевича да Василия-царевича.

—  Здравствуй, Иванушка! Ты куда путь дер­жишь?

—  Матушку искать, вас догонять.

—  Эх, Иван-царевич, матушкин след мы давно нашли, да на том следу ноги не стоят. Пойди-ка попробуй на эту гору взобраться, а у нас уже моченьки нет. Мы три года внизу стоим, наверх взойти не можем.

—  Что ж, братцы, попробую.

Полез Иван-царевич на стеклянную гору. Шаг наверх ползком, десять — вниз кубарем. Он и день лезет, и другой лезет. Все руки себе изре­зал, ноги искровянил. На третьи сутки долез до верху.

Стал сверху братьям кричать:

—  Я пойду матушку отыскивать, а вы здесь оставайтесь, меня дожидайтесь три года и три меся­ца, а не буду в срок, так и ждать нечего. И ворон моих костей не принесет!

Отдохнул немного Иван-царевич и пошел по горе.

Шел-шел, шел-шел. Видит — медный дворец стоит. У ворот страшные змеи на медных цепях прикованы, огнем дышат. А подле колодец, у ко­лодца медный ковш на медной цепочке висит. Рвут­ся змеи к воде, да цепь коротка.

Взял Иван-царевич ковшик, зачерпнул студеной воды, напоил змей. Присмирели змеи, улеглись. Он и прошел в медный дворец. Вышла к нему медного царства царевна:

—  Кто ты таков, добрый молодец?

—  Я Иван-царевич.

—  Что, Иван-царевич, своей охотой или неволей зашел сюда?

—  Ищу свою мать — Настасью-царицу. Вихрь ее сюда утащил. Не знаешь ли, где она?

—  Я-то не знаю. А вот недалеко отсюда живет моя средняя сестра, может, она тебе скажет.

И дала ему медный шарик.

—  Покати шарик, — говорит, — он тебе путь-до­рогу до средней сестры укажет. А как победишь Вихря, смотри не забудь меня, бедную.

—  Хорошо, — говорит Иван-царевич. Бросил медный шарик. Шарик покатился, а царевич за ним вслед пошел.

Пришел в серебряное царство. У ворот страш­ные змеи на серебряных цепях прикованы. Стоит колодец с серебряным ковшом. Иван-царевич за­черпнул воды, напоил змей. Они улеглись и пропу­стили его. Выбежала серебряного царства царевна.

Повела его в терем и стала потчевать. Иван-царевич не столько ест, сколько под стол кидает, не столько пьет, сколько под стол льет. Повела его прекрасная девица в спальню.

—  Ложись, Иван-царевич, спать-почивать.

А Иван-царевич столкнул ее на кровать, живо кровать повернул, девица и полетела в подполье, в яму глубокую.

Иван-царевич наклонился над ямой и кричит:

—  Кто там живой? А из ямы отвечают:

—  Федор-царевич да Василий-царевич.

Он их из ямы вынул — они лицом черны, землей уж стали порастать. Иван-царевич умыл братьев живой водой — стали они опять прежними.

Сели они на коней и поехали... Долго ли, ко­ротко ли, доехали до росстаней. Иван-царевич и говорит братьям:

—  Покараульте моего коня, а я лягу отдохну. Лег он на шелковую траву и богатырским сном заснул. А Федор-царевич и говорит Василию-ца­ревичу:

—  Вернемся мы без живой воды, без молодильных яблок — будет нам мало чести, нас отец пошлет гусей пасти.

Василий-царевич отвечает:

—  Давай Ивана-царевича в пропасть спустим, а эти вещи возьмем и отцу в руки отдадим.

Вот они у него из-за пазухи вынули молодильные яблоки и кувшин с живой водой, а его взяли и бросили в пропасть. Иван-царевич летел туда три дня и три ночи.

Упал Иван-царевич на самое взморье, опамято­вался и видит: только небо и вода, и под старым дубом у моря птенцы пищат — бьет их погода.

Иван-царевич снял с себя кафтан и птенцов покрыл, а сам укрылся под дуб.

Унялась погода, летит большая птица Нагай.

Прилетела, под дуб села и спрашивает птенцов:

—  Детушки мои милые, не убила ли вас пого­душка-ненастье?

—  Не кричи, мать, нас сберег русский человек, своим кафтаном укрыл.

Птица Нагай спрашивает Ивана-царевича:

—  Для чего ты сюда попал, милый человек?

—  Меня родные братья в пропасть бросили за молодильные яблоки да за живую воду.

—  Ты моих детей сберег, спрашивай у меня, чего хочешь: злата ли, серебра ли, камня ли дра­гоценного.

—  Ничего, Нагай-птица, мне не надо: ни злата, ни серебра, ни камня драгоценного. А нельзя ли мне попасть в родную сторону?

Нагай-птица ему отвечает:

—  Достань мне два чана — пудов по двена­дцати — мяса.

Вот Иван-царевич настрелял на взморье гусей лебедей, в два чана поклал, поставил один чан Нагай-птице на правое плечо, а другой чан — на левое, сам сел ей на хребет. Стал птицу Нагай кормить, она поднялась и летит в вышину.

Она летит, а он ей подает да подает... Долго ли, коротко ли так летели, скормил Иван-царевич оба чана. А птица Нагай опять оборачивается. Он взял нож, отрезал у себя кусок с ноги и Нагай-птице подал. Она летит, летит и опять оборачивается. Он с другой ноги срезал мясо и подал. Вот уже недалеко лететь осталось. Нагай-птица опять обо­рачивается. Он с груди у себя мясо срезал и ей подал.

Тут Нагай-птица донесла Ивана-царевича до родной стороны.

—  Хорошо ты кормил меня всю дорогу, но слаще последнего кусочка отродясь не едала.

Иван-царевич ей и показывает раны. Нагай-птица рыгнула, три куска вырыгнула:

—  Приставь на место.

Иван-царевич приставил — мясо и приросло к костям.

—  Теперь слезай с меня, Иван-царевич, я до­мой полечу.

Поднялась Нагай-птица в вышину, а Иван-ца­ревич пошел путем-дорогой на родную сторону.

Пришел он в столицу и узнаёт, что Федор-царе­вич и Василий-царевич привезли отцу живой воды и молодильных яблок и царь исцелился: по-прежнему стал здоровьем крепок и глазами зорок.

Не пошел Иван-царевич к отцу, к матери...

В ту пору за тридевять земель, в тридесятом царстве сильная богатырка Синеглазка родила двух сыновей. Они растут не по дням, а по часам. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается — прошло три года. Синеглазка взяла сыновей, собрала войско и пошла искать Ивана-царевича.

Пришла она в его царство и в чистом поле, в широком раздолье, на зеленых лугах раскинула шатер белополотняный. От шатра дорогу устелила сукнами цветными. И посылает в столицу царю сказать:

—  Царь, отдай царевича. Не отдашь — все цар­ство потопчу, пожгу, тебя в полон возьму.

Царь испугался и посылает старшего — Федо­ра-царевича. Идет Федор-царевич по цветным сук­нам, подходит к шатру белополотняному. Выбегают два мальчика:

—  Матушка, это не наш ли батюшка идет?

—  Нет, детушки, это ваш дяденька.

—  А что прикажешь с ним делать?

—  А вы, детушки, угостите его хорошенько. Тут эти двое пареньков взяли трости и давай хлестать Федора-царевича пониже спины. Били, били, он едва ноги унес.

А Синеглазка опять посылает к царю:

—  Отдай царевича...

Пуще испугался царь и посылает середнего — Василия-царевича. Он приходит к шатру. Выбегают два мальчика:

—  Матушка, это не наш ли батюшка идет?

—  Нет, детушки, это ваш дяденька. Угостите его хорошенько.

Двое пареньков опять давай дядю тростями чесать. Били, били, Василий-царевич едва ноги унес. Синеглазка в третий раз посылает к царю:

—  Ступайте, ищите третьего сынка, Ивана-ца­ревича. Не найдете — все царство потопчу, пожгу.

Царь еще пуще испугался, посылает за Федо­ром-царевичем и Василием-царевичем, велит им найти брата, Ивана-царевича.  Тут братья упали отцу в ноги и во всем повинились: как у сонного Ивана-царевича взяли живую воду и молодильные яблоки, а самого бросили в пропасть.

Услышал это царь и залился слезами. А в ту пору Иван-царевич сам идет к Синеглазке...

Подходит он к белополотняному шатру. Выбе­гают два мальчика:

—  Матушка, матушка, к нам кто-то идет... А Синеглазка им:

—  Возьмите его за белые руки, ведите в шатер. Это ваш родной батюшка. Он безвинно три года страдал.

Тут Ивана-царевича взяли за белые руки, ввели в шатер. Синеглазка его умыла и причесала, одежду на нем сменила и спать уложила...

На другой день Синеглазка и Иван-царевич при­ехали во дворец. Тут начался пир на весь мир — честным пирком да и за свадебку. Федору-царевичу и Василию-царевичу мало было чести, прогнали их со двора — ночевать где ночь, где две, а третью и ночевать негде...

Иван-царевич не остался здесь, а уехал с Си­неглазкой в ее девичье царство.

Тут и сказке конец.

В обработке А.Н Толстого

Вернуться на предыдущую страницу

А там спрашивают:

—  Кто летит?

—  Василий-царевич. А кто сидит?

—  Федор-царевич.

—  Вот, братан, попали!

Долго ли, коротко ли — в третий раз царь со­бирает пир, зовет князей и бояр:

—  Кто бы выбрался из охотников привезти молодильных яблок и живой воды кувшинец о две­надцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.

Тут опять больший хоронится за середнего, середний за меньшого, а от меньшого ответу нет. Выходит Иван-царевич и говорит:

—  Дай мне, батюшка, благословеньице, с буй­ной головы до резвых ног, ехать в тридесятое царство — поискать тебе молодильных яблок и жи­вой воды да поискать еще моих братьецев.

Дал ему царь благословеньице. Пошел Иван-царевич в конюший двор — выбрать себе коня по разуму. На которого коня ни взглянет, тот дрожит, на которого руку положит — тот с ног валится...

Не мог выбрать Иван-царевич коня по разуму.

Идет, повесил буйну голову. Навстречу ему бабушка-задворенка:

—  Здравствуй, дитятко Иван-царевич! Что ходишь кручинен-печален?

—  Как же мне, бабушка, не печалиться — не могу найти коня по разуму.

—  Давно бы ты меня спросил. Добрый конь стоит закованный в погребу, на цепи железной. Сможешь его взять — будет тебе конь по разуму.

Приходит Иван-царевич к погребу, пнул плиту железную, свернулась плита с погреба. Вскочил ко добру коню, стал ему конь своими передними но­гами на плечи. Стоит Иван-царевич — не шелох­нется. Сорвал конь железную цепь, выскочил из погреба и Ивана-царевича вытащил. И тут Иван-царевич его обуздал уздою неузданной, оседлал седельцем неезженным, наложил двенадцать под­пруг с подпругою — не ради красы, ради славушки молодецкой.

Отправился Иван-царевич в путь-дорогу. Виде­ли, что садился, а не видели, в кою сторону ука­тился... Доехал он до росстаней и поразмыслил:

«Направо ехать — коня потерять. Куда мне без коня-то? Прямо ехать — женату быть. Не за тем я в путь-дорогу выехал. Налево ехать — коня спа­сти. Эта дорога самая лучшая для меня».

И поворотил он по той дороге, где коня спа­сти — себя потерять. Ехал он долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, по зеленым лугам, по камен­ным горам, ехал день до вечеру — красна солныш­ка до закату — и наезжает на избушку.

Стоит избушка на курьей ножке, об одном окошке.

—  Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти.

Избушка повернулась к лесу задом, к Ивану­царевичу передом. Зашел он в нее, а там сидит баба-яга, старых лет, шелковый кудель мечет, а нитки через грядки бросает.

—  Фу, фу, — говорит, — русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел.

А Иван царевич ей:

—  Ах ты, баба-яга — костяная нога, не пой­мавши птицу — теребишь, не узнавши молодца — хулишь. Ты бы сейчас вскочила да меня, добра молодца, дорожного человека, накормила, напоила и для ночи постелю собрала. Я бы улегся, ты бы села к изголовью, стала бы спрашивать, а я бы стал сказывать — чей да откуда.

Бот баба-яга это дело все справила — Ивана-царевича накормила, напоила и на постелю уло­жила; села к изголовью и стала спрашивать:

—  Чей ты, дорожный человек, добрый молодец, да откуда? Какой ты земли? Какого отца, матери сын?

—  Я, бабушка, из такого-то царства, из тако­го-то государства, царский сын Иван-царевич. Еду за тридевять земель, за тридевять озер, в триде­сятое царство за живой водой и молодильными яблоками.

—  Ну, дитя мое милое, далеко же тебе ехать: живая вода и молодильные яблоки — у сильной богатырки, девицы Синеглазки, она мне родная племянница. Не знаю, получишь ли ты добро...

—  А ты, бабушка, дай свою голову моим мо­гутным плечам, направь меня на ум-разум.

—  Много молодцев проезживало, да не много вежливо говаривало. Возьми, дитятко, моего коня. Мой конь будет бойчее, довезет он тебя до моей середней сестры, она тебя научит.

Продолжить

Вернуться на предыдущую страницу