Морозко

У мачехи была падчерица да родная дочка; родная что ни сделает, за все ее гладят по головке да приговари­вают: «Умница!». А падчерица как ни угождает — ничем не угодит, все не так, все худо; а надо правду сказать, девочка была золото, в хороших руках она бы как сыр в масле купалась, а у мачехи каждый день слезами умы­валась. Что делать? Ветер хоть пошумит, да затихнет, а старая баба расходится — не скоро уймется, все будет придумывать да зубы чесать. И придумала мачеха пад­черицу со двора согнать:

—  Вези, вези, старик, ее куда хочешь, чтобы мои гла­за ее не видали, чтобы мои уши об ней не слыхали, да не вози к родным в теплую хату, а во чисто поле на трес­кун-мороз!

Старик затужил, заплакал, однако посадил дочку на сани, хотел прикрыть попонкой — и то побоялся, повез бездомную во чисто поле, свалил на сугроб, перекрестил, а сам поскорее домой, чтоб глаза не видали дочерниной смерти.

Осталась, бедненькая, трясется и тихонько молитву творит. Приходит Мороз, попрыгивает-поскакивает, на красную девушку поглядывает:

—  Девушка, девушка, я Мороз красный нос!

—  Добро пожаловать, Мороз, знать, бог тебя принес по мою душу грешную.

Мороз хотел ее тукнуть и заморозить, но полюбились ему ее умные речи, жаль стало! Бросил он ей шубу. Оделась она в шубу, поджала ножки, сидит.

Опять пришел Мороз красный нос, попрыгивает-по­скакивает, на  красную девушку поглядывает:

—  Девушка, девушка, я Мороз красный нос!

—  Добро пожаловать, Мороз, знать, бог тебя принес по мою душу грешную.

Мороз пришел совсем не по душу, он принес красной девушке сундук высокий да тяжелый, полный всякого приданого. Уселась она в шубочкё на сундучке, такая ве­селенькая, такая хорошенькая! Опять пришел Мороз красный нос, попрыгивает-поскакивает, на красную де­вушку поглядывает. Она его приветила, а он ей подарил платье, шитое и серебром и золотом. Надела она и стала какая красавица, какая нарядница! Сидит и песенки попевает.

А мачеха по ней поминки справляет, напекла блинов.

—  Ступай, муж, вези хоронить свою дочь. Старик поехал. А собачка под столом:

—  Тяв, тяв! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину женихи не берут!

—  Молчи, дура! На. блин, скажи: старухину дочь же­нихи возьмут, а стариковой одни косточки привезут!

Собачка съела блин да опять:

—  Тяв, тяв! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину женихи не берут!

Старуха и блины давала, и била ее, а собачка все свое:

—  Старикову дочь в злате, в серебре везут, а стару­хину женихи не возьмут!

Скрипнули ворота, растворилися двери, несут сундук высокий, тяжелый, идет падчерица — панья паньей сия­ет! Мачеха глянула — и руки врозь!

—  Старик, старик, запрягай других лошадей, вези мою дочь поскорей! Посади на то же поле, на то же мес­то.

Повез старик на то же поле, посадил на то же место.

Пришел и Мороз красный нос, поглядел на свою го­стью, попрыгал-поскакал, а хороших речей не дождал, рассердился, хватил ее и убил.

—  Старик, ступай, мою дочь привези, лихих коней запряги, да саней не повали, да сундук не оброни!

А собачка под столом: — Тяв, тяв! Старикову дочь женихи возьмут, а ста­рухиной в мешке косточки везут!

—  Не ври! На пирог, скажи: старухину в злате, в се­ребре везут!

Растворились ворота, старуха выбежала встреть дочь, да вместо ее обняла холодное тело. Заплакала, заголо­сила, да поздно!

Морозко

Живало-бывало, — жил дед да с другой женой. У деда была дочка, и у бабы была дочка.

Все знают, как за мачехой жить: перевернешь­ся — бита и недовернешься — бита. А родная дочь что ни сделает — за все гладят по головке: умница.

Падчерица и скотину поила-кормила, дрова и воду в избу носила, печь топила, избу мела — еще до свету... Ничем старухе не угодишь — все не так, все худо.

Ветер хоть пошумит, да затихнет, а старая баба расходится — не скоро уймется. Вот мачеха и при­думала падчерицу со свету сжить.

—  Вези, вези ее, старик, — говорит мужу, — ку­да хочешь, чтобы мои глаза ее не видали! Вези ее в лес, на трескучий мороз.

Старик затужил, заплакал, однако делать нече­го, бабы не переспоришь. Запряг лошадь:

—  Садись, мила дочь, в сани.

Повез бездомную в лес, свалил в сугроб под большую ель и уехал.

Девушка сидит под елью, дрожит, озноб ее пробирает. Вдруг слышит — невдалеке Морозко по елкам потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелкивает. Очутился на той ели, под которой девица сидит, и сверху ее спрашивает:

—  Тепло ли тебе, девица?

—  Тепло, Морозушко, тепло, батюшка. Морозко стал ниже спускаться, сильнее потре­скивает, пощелкивает:

—  Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?

Она чуть дух переводит:

—  Тепло, Морозушко, тепло, батюшка. Морозко еще ниже спустился, пуще затрещал, сильнее защелкал:

—  Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, крас­ная? Тепло ли тебе, лапушка?

Девица окостеневать стала, чуть-чуть языком шевелит:

—  Ой, тепло, голубчик Морозушко!

Тут Морозко сжалился над девицей, окутал ее теплыми шубами, отогрел пуховыми одеялами.

А мачеха по ней уж поминки справляет, печет блины и кричит мужу:

—  Ступай, старый хрыч, вези свою дочь хоронить!

Поехал старик в лес, доезжает до того места, — под большою елью сидит его дочь, веселая, румя­ная, в собольей шубе, вся в золоте, в серебре, и около — короб с богатыми подарками.

Старик обрадовался, положил все добро в сани, посадил дочь, повез домой.

А дома старуха печет блины, а собачка под столом:

—  Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут.

Старуха бросит ей блин:

—  Не так тявкаешь! Говори: «Старухину дочь замуж берут, а стариковой дочери косточки везут...»

Собака съест блин и опять:

—  Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут.

Старуха блины ей кидала и била ее, собачка — все свое...

Вдруг заскрипели ворота, отворилась дверь, в избу идет падчерица — в злате-серебре, так и сия­ет. А за ней несут короб высокий, тяжелый. Ста­руха глянула — и руки врозь...

—  Запрягай, старый хрыч, другую лошадь! Вези, вези мою дочь в лес да посади на то же место...

Старик посадил старухину дочь в сани, повез ее в лес на то же место, вывалил в сугроб под высокой елью и уехал.

Старухина дочь сидит, зубами стучит.

А Морозко по лесу потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелкивает, на старухину дочь по­глядывает:

—  Тепло ли тебе, девица? А она ему:

—  Ой, студено! Не скрипи, не трещи, Морозко...

Морозко стал ниже спускаться, пуще потрески­вать, пощелкивать.

—  Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?

—  Ой, руки, ноги отмерзли! Уйди, Морозко... Еще ниже спустился Морозко, сильнее приуда­рил, затрещал, защелкал:

—  Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?

—  Ой, совсем застудил! Сгинь, пропади, про­клятый Морозко!

Рассердился Морозко да так хватил, что ста­рухина дочь окостенела.

Чуть свет старуха посылает мужа:

—  Запрягай скорее, старый хрыч, поезжай за дочерью, привези ее в злате-серебре...

Старик уехал. А собачка под столом:

—  Тяф, тяф! Старикову дочь женихи возьмут, а  старухиной дочери  в мешке  косточки везут.

Старуха кинула ей пирог:

—  Не так тявкаешь! Скажи: «Старухину дочь в злате-серебре везут...»

А собачка — все свое:

—  Тяф, тяф! Старухиной дочери в мешке ко­сточки везут...

Заскрипели ворота, старуха кинулась встречать дочь. Рогожу отвернула, а дочь лежит в санях мертвая.

Заголосила старуха, да поздно.

В обработке А.Н. Толстого