Вот один раз сделал королевич пирог и поставил в печку, а повара добыли яду, взяли да и посыпали на пирог.

Сел царь обедать, подают пирог; царь только было за нож взялся, как бежит главный повар:

—  Ваше величество! Не извольте кушать.

И насказал на королевича много всякой на­праслины.

Царь не пожалел своей любимой собаки, отре­зал кусок пирога и бросил наземь: собака съела да тут же издохла.

Призвал государь королевича, закричал на него грозным голосом:

—  Как ты смел с отравой пирог изготовить, сейчас велю тебя казнить лютою казнью!

—  Знать не знаю, ведать не ведаю, ваше ве­личество! — отвечает королевич. — Видно, поварам в обиду стало, что вы меня жалуете: нарочно меня под ответ подвели.

Царь его помиловал, велел конюхом быть. Повел королевич коней на водопой, а навстречу ему леший:

—  Здорово, королевский сын! Пойдем ко мне в гости!

—  Боюсь, кони разбегутся.

—  Ничего, пойдем!

Изба тут же очутилась. У лешего три дочери; спрашивает он старшую:

—  А что ты присудишь королевскому сыну за то, что меня из железного столба выпустил?

Дочь говорит:

—  Дам ему скатерть-самобранку.

Вышел королевич от лешего с подарком, смот­рит — кони все тут; развернул скатерть — чего хо­чешь, того просишь: явились и питье и еда!

На другой день гонит он царских коней на водо­пой, а леший опять навстречу:

—  Пойдем ко мне в гости! Привел и спрашивает среднюю дочь:

—  А ты что королевскому сыну присудишь?

—  Я ему подарю зеркальце: что захочешь, все в зеркальце увидишь!

На третий день опять попадается королевичу леший, ведет к себе в гости и спрашивает меньшую дочь:

—  А ты что королевскому сыну присудишь?

—  Я ему подарю дудочку: только к губам при­ложи, сейчас явятся и музыканты и песельники.

Весело стало жить королевскому сыну: ест-пьет хорошо, все знает, все ведает, музыка целый день гремит. Чего лучше? А кони-то, кони-то! Чудо, да и только: и сыты, и статны, и на ногу резвы.

Начал царь хвалиться своей любимой дочери, что послала ему судьба славного конюха. А пре­красная царевна и сама давным-давно конюха за­приметила: да как и не заметить красной девице добра молодца!

Любопытно стало царевне: отчего у нового ко­нюха лошади и резвее и статнее, чем у всех других? «Дай, — думает, — пойду в его горницу, посмотрю, как он, бедняжка, поживает?»

Улучила время, когда королевич на водопой коней погнал, пришла в его горницу, а как глянула в зеркальце — тотчас все смекнула и унесла с собой и скатерть-самобранку, и зеркальце, и дудочку.

В это время случилась у царя беда: наступил на его царство семиглавый Идолище, просит себе ца­ревну в замужество. «А если не выдадут, так и силой возьму!» — сказал он и расставил свое вой­ско — тьму-тьмущую.

Плохо пришлось царю: кликнул он клич по всему своему царству, сзывает князей и богатырей: кто из них победит Идолища семиглавого, тому обещает дать половину царства и вдобавок дочь в замужество.

Вот собрались князья и богатыри, поехали  сражаться против Идолища, отправился и дядька с царским войском. И наш конюх сел на кобылу сиву и потащился вслед за другими. Едет, а навстречу ему леший:

—  Куда ты, королевский сын?

—  Воевать.

—  Да на кляче далеко не уедешь! А еще конюх! Пойдем ко мне в гости!

Привел в свою избу, зачерпнул ему ковш воды. Королевич выпил.

—  Много ль в себе силы чувствуешь? — спра­шивает леший.

—  Да если б была палица в пятьдесят пудов, я б ее вверх подбросил да свою голову подставил, а удара и не почуял бы.

Королевич и его дядька

Жил-был король, у него был сын-подросток. Королевич был всем хо­рош — и лицом и нравом, да отец-то его плох: все его корысть мучила, как бы лишний барыш взять да побольше оброку сорвать.

Увидел король раз старика с соболями, с ку­ницами, с бобрами, с лисицами:

—  Стой, старик! Откудова ты?

—  Родом из такой-то деревни, батюшка, а ныне служу у лешего.

—  А как вы зверей ловите?

—  Да леший наставит петли-лесы, зверь глуп — и попадет.

—  Ну,  слушай,   старик!  Я  тебя  вином напою и денег дам: укажи мне, где лесы ставите?

Старик соблазнился и указал. Король тотчас же велел лешего поймать и в железный столб заковать, а в его  заповедных лесах свои лесы поделал.

Вот сидит леший в железном столбе да в око­шечко поглядывает, а тот столб в саду стоял. Вышел королевич с бабками, с мамками, с верными служанками погулять по саду; идет мимо столба, а леший кричит ему:

—  Королевское дитя! Выпусти меня: я тебе сам пригожусь.

Пожалел королевич лешего:

—  Да как же я тебя выпущу?

—  А пойди к своей матери, улучи минуту, вы­тащи ключ у ней из кармана да меня и выпусти.

Королевич так и сделал: вытащил ключ из кар­мана у матери, прибежал в сад, сделал себе стрел­ку, положил на тугой лук и пустил ее далеко-дале­ко, а сам кричит, чтоб мамки и няньки ловили стре­лу; мамки и няньки разбежалися, в это время коро­левич отпер железный столб и высвободил лешего.

Пошел леший рвать королевские лесы!

Видит король, что звери больше не попадаются, осерчал и напустился на свою жену: зачем ключ давала, лешего выпускала? И созвал король бояр, генералов и думных людей, как они присудят: го­лову ли ей на плахе снять али в ссылку сослать?

Плохо пришлось королевичу — жаль родную мать, и признался он отцу, что это его вина: вот так-то и так-то все дело было.

Взгоревался король: что ему с сыном делать? Казнить нельзя. Присудили отпустить на все че­тыре стороны, на все ветры полуденные, на все вьюги зимние, на все вихри осенние; дали ему котомку и одного дядьку.

Вышел королевич с дядькою в чистое поле. Шли они близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли — и увидали колодезь. Говорит королевич дядьке:

—  Ступай за водою!

—  Нейду! — отвечает дядька.

Пошли дальше, шли, шли — опять колодезь.

—  Ступай принеси воды! Мне пить хочется, — просит дядьку королевский сын в другой раз.

—  Нейду! — говорит дядька.

Вот еще шли, шли — попадается третий коло­дезь, дядька опять нейдет, и пошел за водою сам королевич.

Спустился в колодезь, а дядька захлопнул его крышкою и говорит:

—  Не выпущу! Будь ты слугой, а я — коро­левичем.

Нечего делать, королевич согласился. Потом поменялись они платьями и отправились дальше.

Вот пришли они в иное государство, идут к ца­рю во дворец — дядька впереди, а королевич по­зади.

Стал дядька жить у того царя в гостях: и ест и пьет с ним за одним столом. Вот и говорит дядька царю:

—  Ваше царское величество! Возьмите моего слугу хоть на кухню.

Взяли королевича на кухню, заставляют его дрова носить, кастрюли чистить.

Немного прошло времени — выучился короле­вич готовить кушанья лучше царских поваров.

Узнал про то государь, полюбил его и стал дарить золотом. Поварам показалось обидно, и ста­ли они искать случая, как бы извести его.

Морской царь и Василиса Премудрая

За тридевять земель, в тридесятом государстве жил-был царь с царицею; детей у них не было. Поехал царь по чужим землям, по дальним сторонам; долгое время дома не бывал; на ту пору родила ему царица сына, Ивана-царевича, а царь про то и не ведает.

Стал он держать путь в свое государство, стал подъезжать к своей земле, а день-то был жаркий-жаркий, солнце так и пекло! И напала на него жажда великая; что ни дать, только бы воды ис­пить! Осмотрелся кругом и видит невдалеке боль­шое озеро; подъехал к озеру, слез с коня, прилег на брюхо и давай глотать студеную воду. Пьет и не чует беды; а царь морской ухватил его за бороду.

—  Пусти! — просит царь.

—  Не пущу, не смей пить без моего ве­дома!

—  Какой хочешь возьми откуп — только отпусти!

—  Давай то, чего дома не знаешь.

Царь подумал-подумал — чего он дома не зна­ет? Кажись, все знает, все ему ведомо, — и согла­сился. Попробовал — бороду никто не держит; встал с земли, сел на коня и поехал восвояси.

Вот приезжает домой, царица встречает его с царевичем, такая радостная; а он как узнал про свое милое детище, так и залился горькими сле­зами. Рассказал царице, как и что с ним было, поплакали вместе, да ведь делать-то нечего, сле­зами дела не поправишь.

Стали они жить по-старому; а царевич растет себе да растет, словно тесто на опаре — не по дням, а по часам, и вырос большой.

«Сколько ни держать при себе, — думает царь, — а отдавать надобно: дело неминучее!» Взял Ивана-царевича за руку, привел прямо к озеру.

—  Поищи здесь, — говорит, — мой перстень; я ненароком вчера обронил.

Оставил одного царевича, а сам повернул домой. Стал царевич искать перстень, идет по берегу, и попадается ему навстречу старушка.

—  Куда идешь, Иван-царевич?

—  Отвяжись, не докучай, старая ведьма! И без тебя досадно.

—  Ну, оставайся... — И пошла старушка в сто­рону.

А Иван-царевич пораздумался: «За что обругал я старуху? Дай ворочу ее; старые люди хитры и догадливы! Авось что и доброе скажет». И стал ворочать старушку:

—  Воротись, бабушка, да прости мое слово глупое! Ведь я с досады вымолвил: заставил меня отец перстень искать, хожу-высматриваю, а пер­стня нет как нет!

—  Не за перстнем ты здесь; отдал тебя отец морскому царю: выйдет морской царь и возьмет тебя с собою в подводное царство.

Горько заплакал царевич.

—  Не тужи, Иван-царевич! Будет и на твоей улице праздник; только слушайся меня, старуху. Спрячься вон за тот куст смородины и притаись тихохонько. Прилетят сюда двенадцать голубиц — всё красных девиц, а вслед за ними и тринадцатая; станут в озере купаться; а ты тем временем унеси у последней сорочку и до тех пор не отдавай, пока не подарит она тебе своего колечка. Если не су­меешь этого сделать, ты погиб навеки; у морского царя кругом всего дворца стоит частокол высокий, на целые на десять верст, и на каждой спице по голове воткнуто; только одна порожняя, не угоди на нее попасть!

Иван-царевич поблагодарил старушку, спрятал­ся за смородиновый куст и ждет поры-времени.

Вдруг прилетают двенадцать голубиц; ударились о сыру землю и обернулись красными девицами, все до единой красоты несказанной: ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать! Поскидали платья и пустились в озеро: играют, плещутся, смеются, песни поют.

Вслед за ними прилетела и тринадцатая голу­бица; ударилась о сыру землю, обернулась красной девицей, сбросила с белого тела сорочку и пошла купаться; и была она всех пригожее, всех красивее!

Долго Иван-царевич не мог отвести очей своих, долго на нее заглядывался, да припомнил, что говорила ему старуха, подкрался и унес сорочку.

Вышла из воды красная девица, хватилась — нет сорочки, унес кто-то; бросились все искать, искали, искали — не видать нигде.

—  Не ищите, милые сестрицы! Улетайте домой; я сама виновата — недосмотрела, сама и отвечать буду.

Сестрицы — красные девицы ударились о сыру землю, сделались голубицами, взмахнули крыльями и полетели прочь. Осталась одна девица, осмотре­лась кругом и промолвила:

—  Кто бы ни был таков, у кого моя сорочка, выходи сюда; коли старый человек — будешь мне родной батюшка, коли средних лет — будешь бра­тец любимый, коли ровня мне — будешь милый друг!

Только сказала последнее слово, показался Иван-царевич. Подала она ему золотое колечко и го­ворит:

—  Ах, Иван-царевич! Что давно не приходил? Морской царь на тебя гневается. Вот дорога, что ведет в подводное царство; ступай по ней смело! Там и меня найдешь; ведь я дочь морского царя, Василиса Премудрая.

Обернулась Василиса Премудрая голубкою и улетела от царевича.

А Иван-царевич отправился в подводное царст­во; видит — и там свет такой же, как у нас, и там поля, и луга, и рощи зеленые, и солнышко греет.

Приходит он к морскому царю. Закричал на него морской царь:

—  Что так долго не бывал? За вину твою вот те­бе служба: есть у меня пустошь на тридцать верст и в длину и поперек — одни рвы, буераки да каменье острое! Чтоб к завтрему было там как ладонь гладко, и была бы рожь посеяна, и выросла б к раннему утру так высока, чтобы в ней галка могла схорониться. Если того не сделаешь — голова твоя с плеч долой!

Идет Иван-царевич от морского царя, сам сле­зами обливается. Увидала его в окно из своего терема высокого Василиса Премудрая и спрашивает:

—  Здравствуй, Иван-царевич! Что слезами об­ливаешься?

—  Как же мне не плакать? — отвечает царе­вич. — Заставил меня царь морской за одну ночь сровнять рвы, буераки и каменье острое и засеять рожью, чтоб к утру она выросла и могла в ней галка спрятаться.

—  Это не беда, беда впереди будет. Ложись с богом спать; утро вечера мудренее, все будет го­тово!

Лег спать Иван-царевич, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и крикнула громким голосом:

—  Гей вы, слуги мои верные! Ровняйте-ка рвы глубокие, сносите каменье острое, засевайте рожью колосистою, чтоб к утру поспело.

Проснулся на заре Иван-царевич, глянул — все готово: нет ни рвов, ни буераков, стоит поле как ладонь гладкое, и красуется на нем рожь — столь высока, что галка схоронится.

Пошел к морскому царю с докладом.

—  Спасибо тебе, — говорит морской царь, — что сумел службу сослужить. Вот тебе другая работа: есть у меня триста скирдов, в каждом скирду по триста копен — все пшеница белоярая; обмолоти мне к завтрему всю пшеницу чисто-начисто, до единого зернышка, а скирдов не ломай и снопов не разбивай. Если не сделаешь — голова твоя с плеч долой!

—  Слушаю, ваше величество! — сказал Иван-царевич; опять идет по двору да слезами об­ливается.

—  О чем горько плачешь? — спрашивает его Василиса Премудрая.

—  Как же мне не плакать? Приказал мне царь морской за одну ночь все скирды обмолотить, зерна не обронить, а скирдов не ломать и снопов не разбивать.

—  Это не беда, беда впереди будет! Ложись спать с богом, утро вечера мудренее.

Царевич лег спать, а Василиса Премудрая вы­шла на крылечко и закричала громким голосом:

—  Гей вы, муравьи ползучие! Сколько вас на бе­лом свете ни есть — все ползите сюда и повыберите зерно из батюшкиных скирдов чисто-начисто.

Поутру зовет морской  царь Ивана-царевича:

—  Сослужил ли службу?

—  Сослужил, ваше величество!

—  Пойдем посмотрим.

Пришли на гумно — все скирды стоят нетрону­ты, пришли в житницы — все закрома полнехонь­ки зерном.

—  Спасибо тебе, брат! — сказал морской царь. — Сделай мне еще церковь из чистого воску, чтобы к рассвету была готова: это будет твоя последняя служба.

Опять идет Иван-царевич по двору, слезами умывается.

—  О чем горько плачешь? — спрашивает его из высокого терема Василиса Премудрая.

—  Как мне не плакать, доброму молодцу? При­казал морской царь за одну ночь сделать церковь из чистого воску.

—  Ну, это еще не беда, беда впереди будет. Ложись-ка спать, утро вечера мудренее.

Царевич улегся спать, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и закричала громким голосом:

—  Гей вы, пчелы работящие! Сколько вас на белом свете ни есть — все летите сюда и слепите из чистого воску церковь божию, чтоб к утру была готова!

Поутру встал Иван-царевич, глянул — стоит церковь из чистого воску, и пошел к морскому царю с докладом.

—  Спасибо тебе, Иван-царевич! Каких слуг у меня ни было, никто не сумел так угодить, как ты. Будь же за то моим наследником, всего царства сберегателем; выбирай себе любую из тринадцати дочерей моих в жены.

Иван-царевич выбрал Василису Премудрую; тот­час их обвенчали и на радостях пировали целых три дня.

Ни много ни мало прошло времени, стосковался Иван-царевич по своим родителям, захотелось ему на святую Русь.

—  Что так грустен, Иван-царевич?

—  Ах, Василиса Премудрая, сгрустнулось по отцу, по матери, захотелось на святую Русь.

—  Вот это беда пришла! Если уйдем мы, будет за нами погоня великая; царь морской разгневается и предаст нас смерти. Надо ухитряться!

Плюнула Василиса Премудрая в трех углах, заперла двери в своем тереме и побежала с Ива­ном-царевичем на святую Русь.

На другой день ранехонько приходят посланные от морского царя — молодых подымать, во дворец к царю звать. Стучатся в двери:

—  Проснитеся, пробудитеся! Вас батюшка зовет.

—  Еще рано, мы не выспались, приходите по­сле! — отвечает одна слюнка.

Вот посланные ушли, обождали час-другой и опять стучатся:

—  Не пора-время спать, пора-время вставать!

—  Погодите немного: встанем, оденемся! — от­вечает вторая слюнка.

В  третий  раз  приходят  посланные: царь-де морской гневается, зачем так долго они прохлаж­даются.

—  Сейчас будем! — отвечает третья слюнка. Подождали-подождали   посланные и давай опять стучаться: нет отклика, нет отзыва! Выло­мали двери, а в тереме пусто.

Доложили царю, что молодые убежали; озло­бился он и послал за ними погоню великую.

А Василиса Премудрая с Иваном-царевичем уже далеко-далеко! Скачут на борзых конях без останов­ки, без роздыху.

—  Ну-ка, Иван-царевич, припади к сырой земле да послушай, кет ли погони от морского царя?

Иван-царевич соскочил с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:

—  Слышу я людскую молвь и конский топ!

—  Это за нами гонят! — сказала Василиса Пре­мудрая и тотчас обратила коней зеленым лугом, Ивана-царевича — старым пастухом, а сама сдела­лась смирною овечкою.

Наезжает погоня:

—  Эй, старичок! Не видал ли ты — не про­скакал ли здесь добрый молодец с красной девицей?

—  Нет, люди добрые, не видал, — отвечает Иван-царевич. — Сорок лет, как пасу на этом ме­сте — ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь мимо не прорыскивал!

Воротилась погоня назад:

—  Ваше царское величество! Никого в пути не наехали, видали только: пастух овечку пасет.

—  Что ж не хватали? Ведь это они были! — закричал морской царь и послал новую погоню.

А Иван-царевич с Василисою Премудрой дав­ным-давно скачут на борзых конях.

—  Ну, Иван-царевич, припади к сырой земле да послушай, нет ли погони от морского царя?

Иван-царевич слез с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:

—  Слышу я людскую молвь и конский топ.

—  Это за нами гонят! — сказала Василиса Пре­мудрая; сама сделалась церковью, Ивана-цареви­ча обратила стареньким попом, а лошадей — де­ревьями.

Наезжает погоня:

—  Эй, батюшка! Не видал ли ты, не проходил ли здесь пастух с овечкою?

—  Нет, люди добрые, не видал. Сорок лет тру­жусь в этой церкви — ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь мимо не прорыскивал!

Повернула погоня назад:

—  Ваше царское величество! Нигде не нашли пастуха с овечкою; только в пути и видели, что церковь да попа-старика.

—  Что же вы церковь не разломали, попа не захватили? Ведь это они самые были! — закричал морской царь и сам поскакал вдогонь за Иваном-царевичем и Василисою Премудрою.

А они далеко уехали.

Опять говорит Василиса Премудрая:

—  Иван-царевич! Припади к сырой земле — не слыхать ли погони?

Слез Иван-царевич с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:

—  Слышу я людскую молвь и конский топ пуще прежнего.

—  Это сам царь скачет.

Оборотила Василиса Премудрая коней озером, Ивана-царевича — селезнем, а сама сделалась ут­кою.

Прискакал царь морской к озеру, тотчас дога­дался, кто таковы утка и селезень, ударился о сы­ру землю и обернулся орлом. Хочет орел убить их до смерти, да не тут-то было: что ни разлетится сверху... вот-вот ударит селезня, а селезень в воду нырнет; вот-вот ударит утку, а утка в воду нырнет! Бился, бился, так ничего и не смог сделать. По­скакал царь морской в свое подводное царство, а Василиса Премудрая с Иваном-царевичем выждали доброе время и поехали на святую Русь.

Долго ли, коротко ли, приехали они в триде­сятое царство.

—  Подожди меня в этом лесочке, — говорит Иван-царевич Василисе Премудрой, — я пойду до­ложусь наперед отцу, матери.

—  Ты меня забудешь, Иван-царевич!

—  Нет, не забуду.

—  Нет, Иван-царевич, не говори, позабудешь! Вспомни обо мне хоть тогда, когда станут два голубка в окна биться!

Пришел Иван-царевич во дворец; увидали его родители, бросились ему на шею и стали целовать-миловать его. На радостях позабыл Иван-царевич про Василису Премудрую.

Живет день и другой с отцом, с матерью, а на третий задумал свататься к какой-то королевне.

Василиса Премудрая пошла в город и нанялась к просвирне в работницы. Стали просвиры готовить, она взяла два кусочка теста, слепила пару голубков и посадила в печь.

—  Разгадай, хозяюшка, что будет из этих го­лубков!

—  А что будет? Съедим их — вот и все!

—  Нет, не угадала!

Открыла Василиса Премудрая печь, отворила окно — и в ту же минуту голуби встрепенулися, полетели прямо во дворец и начали биться в окна; сколько прислуга царская ни старалась, ничем не могла отогнать их прочь.

Тут только Иван-царевич вспомнил про Василису Премудрую, послал гонцов во все концы рас­спрашивать да разыскивать и нашел ее у просвир­ни; взял за руки белые, целовал в уста сахарные, привел к отцу, к матери, и стали все вместе жить да поживать да добра наживать.

Из сборника А.Н. Афанасьева "Народные русские сказки".

Чернушка

Жил-был барин; у него была жена добрая, а дочь красавица — звали ее Машею.

Только жена-то померла, а он на другой женился — на вдове; у той своих было две дочери, да такие злые, недобрые! Заставляли они бедную Машу на себя работать, а когда работы не было, приказывали ей сидеть у печки да выгребать золу; оттого была Маша всегда и грязна и черна, и прозвали они ее Чернушкой.

Вот как-то заговорили люди, что их князь жениться хочет, что будет у него большой праздник и что на том празднике выберет он себе невесту.

Так и случилось. Созвал князь всех в гости. Стали собираться и мачеха с дочерьми, а Машу не хотят брать; сколько та ни просилась — нет да нет!

Вот уехала мачеха с дочерьми на княжий праздник, а падчерице оставила целую меру ячменя, муки и сажи — все вместе перемешано — и приказала до их приезда разобрать все по зернышку, по крупинке.

Маша вышла на крыльцо и горько заплакала; прилетели два голубка, разобрали ей ячмень, и муку, и сажу, потом сели ей на плечи — и вдруг очутилось на девушке прекрасное новое платье.

—  Ступай, — говорят голубки´, — на праздник, только не оставайся там долее полуночи.

Только взошла Маша во дворец, так все на нее и загляделись; самому князю она больше всех понравилась, а мачеха и сестры ее совсем не узнали.

Погуляла, повеселилась Маша с другими девушками; видит, что скоро и полночь, вспомнила, что ей голубкú´ наказывали, и побежала поскорей домой. Князь — за нею; хотел было допытаться, кто она такова, а ее и след простыл!

На другой день опять у князя праздник; мачехины дочери о нарядах хлопочут да на Машу то и дело кричат да ругаются:

—  Эй, девка Чернушка! Переодень нас, платье вычисти, обед приготовь!

Маша все сделала, а вечером опять повеселилась на празднике и ушла домой до полуночи; кинулся князь за нею — нет, не догнал.

На третий день у князя опять пир горою; вечером голубки´ обули-одели Машу лучше прежнего. Пошла она во дворец, загулялась, завеселилась и забыла про время. Вдруг ударила полночь; Маша бросилась скорей домой бежать, а князь загодя приказал всю лестницу улить смолою и дегтем. Один башмачок ее прилип к смоле и остался на лестнице; князь взял его и на другой же день велел разыскать, кому башмачок впору.

Весь город обошли — никому башмачок по ноге не приходится; наконец, пришли к мачехе. Взяла она башмачок и стала примерять старшей дочери — нет, не лезет, велика нога!

—  Нет, — говорят княжие посланные, — не годится!

Мачеха стала примерять башмачок средней дочери, и с этой то же самое было.

Увидали посланные Машу, приказали ей примерить; она надела башмачок — и в ту же минуту очутилось на ней прекрасное блестящее платье. Мачехины дочери только ахнули!

Вот привезли Машу в княжие терема, и на другой день была свадьба.

Свадьба была веселая, и я там был, мед-пиво пил, по усам текло, в рот не попало.

Из сборника А.Н. Афанасьева «Народные русские сказки».

Что на базар везешь?

Из сборника А.Н. Афанасьева «Народные русские сказки».