Записи с меткой «чувашские народные сказки»

Как у чувашей поселились деньги

Когда-то, в старопрежние времена, плыла вниз по Волге лодка. В одном месте она пристала к берегу. В лодке находились семь разного достоинства монет: копейка, семиш­ник, пятак, гривенник, двухгривенный, полтинник и целковый. Они, говорят, ездили по белу свету и искали для себя новые места.

Лодка пристала к правому крутому берегу. На горе видне­лось большое чувашское село. Целковый, как самый старший, приказал полтиннику:

—  Поднимись-ка на гору, в село, и узнай, что за люди там живут и есть ли у них деньги.

Полтинник хоть и был в подчинении у целкового, но считал себя тоже старшим над остальными монетами и послал в село двугривенного. Тот, в свою очередь, перепоручил дело гривен­нику, гривенник — пятаку, пятак — семишнику, семишник — копейке. Копеечке уже некому было приказывать, пришлось ид­ти самой. Покатилась она в сторону села, а вскоре и из глаз исчезла.

Ждут-пождут копейку, а ее нет и нет. Рубль опять велит полтиннику сходить в село, поглядеть, что за народ там живет и имеет ли деньги. Полтинник опять посылает вместо себя дву­гривенного, тот гривенника, гривенник — пятака, пятак — се­мишника. Семишник остался младшим, перепоручать дело не­кому, пришлось самому идти. Покатился он в сторону села и из глаз пропал.

Ждут-пождут остальные деньги — нет ни копейки, ни се­мишника. Целковый опять берет за бока полтинника, тот — двугривенного, двугривенный — гривенника, гривенник — пя­така. Пятаку посылать некого, покатился сам.

Ждут-пождут — нет и пятака, как в воду канул. Целковый посылает полтинника, полтинник — двугривенного, двугри­венный — гривенника.

Один за другим укатились в село и гривенник, и двугривен­ный, и полтинник. Укатились и от них тоже ни слуху ни духу.

Целковый остался один. Посылать уже некого. Подождал он еще немного да и думает:

—  Что такое, куда они все подевались? Видно, придется са­мому на ту гору подняться и все разузнать.

И хоть был он от природы важным и ленивым, зашагал той же дорогой, по которой исчезли остальные монеты.

Пришел целковый в село, видит — в середине села большу­щий базар шумит. Пригляделся получше — тут копейка с се­мишником, пятак с гривенником и двугривенный с полтинни­ком туда-сюда снуют, катаются меж людей, за какую-нибудь минуту по нескольку раз меняются местами. Да так-то весело, с разными шутками-прибаутками, что глядеть любо-дорого.

Пришелся базар по душе и целковому. Он тоже решил ос­таться тут навсегда.

Правда, целковый, не в пример юркой мелочи, по-прежнему не вертелся и не суетился меж людей, а больше лежал спокой­но по карманам богатых людей. Издавна такой порядок ведет­ся: крупные деньги лежат в кармане одного хозяина, а мелкие, работая вместо крупных, постоянно переходят из рук в руки, из кармана в карман.

Чувашские сказки. 2-е изд. Чебоксары: Чувашское книжное издательство, 1984 г. — 160 с. Перевод Семена Ивановича Шуртакова.

Как река началась

Жила-была бедная вдова с сыном Мишуком. Ютились они в старенькой избенке, хорошо если хлеба до но­вого года хватало, а летом ягодами да грибами перебивались.

Как-то, после теплого дождя, пошла старуха в лес за гриба­ми. Ходила, ходила — ни одного гриба не нашла. «Не с пус­тыми же руками домой возвращаться, — подумала она. — Дай хоть хворосту наберу».

Начала собирать хворост и набрела на охапку сухого валеж­ника. Подняла ее, видит — на земле большой уж кольцом свер­нулся, на голове рожки желтеют.

Старуха, не мешкая, сняла передник и разостлала его рядом с ужом. Тот заполз на передник, поизвивался на нем, а потом, оставив желтенькие рожки, уполз в кусты.

Старуха тут же завязала узелком передник с рожками и, довольная, побежала домой. Приходит домой, рассказывает сы­ну о своей находке.

—  Чему ты радуешься? — спросил ее Мишук. — Какой в них прок?

—  По молодости да по глупости ты еще не знаешь, что вмес­те с этими рожками нам в дом счастье привалило, — отвечает мать. — Они же не простые, а волшебные. Положи их в сусек с зерном — сколько потом не бери, хлеб убывать не станет, в ко­шелек сунешь рожки — в деньгах убыли не будет, сколько ни расходуй.

Решили они начать с денег. Достал Мишук кошелек, пере­считал деньги. Денег было немного, всего каких-то семь рублей.

Наутро пошел Мишук на базар. Походил по базару, к тому, другому приценяется, а тратить деньги не торопится: ну-ка ис­тратишь, а они не восполнятся?! Потом приглядел себе сапоги со скрипом и — была не была! — отдал за них три рубля. Ку­пил сапоги, отошел в сторонку, заглянул в кошелек, а там как было семь рублей, так и осталось.

На эти же семь рублей они и дом новый просторный по­строили, и амбар, и сарай, скотины всякой накупили. Одним словом, стали жить не хуже других деревенских богатеев. Мишук не только в праздники, но и по будням носил свои сапоги со скрипом. Парни-сверстники так и прозвали его Мишук в са­погах.

Стукнуло Мишуку двадцать лет, пора жениться. Высватала ему мать дочь богатых родителей. Свадьбу справили честь по чести.

Люди дивились: откуда у бедной вдовы и ее сына взялось такое богатство. Но мать с сыном не то что чужим, своей не­вестке и то ничего про чудесные рожки не говорили!

Пришла зима, а зимой главное дело для девок и баб — пряденье. Села за пряжу и молодуха. Чтобы невестка напряла по­больше, свекровь взяла да незаметно и сунула ей в кудель чудесные рожки. Невестка день прядет, второй, третий, а мочка кудели не только не кончается, а даже не убывает. «Вот беда-то, — думает молодуха. — Люди смеяться начнут: одну мочку за три дня осилить не могу». И когда на четвертый день свек­ровь затопила печь, а сама вышла по какой-то надобности к соседке, молодайка, недолго думая, сняла кудель с гребня и кинула ее в огонь. А чтобы свекровь не догадалась, достала новую мочку.

Приходит свекровь от соседки и дивится, что дрова в печке как горели так и горят, не убывают. Пора бы уж и хлебы в печь сажать, а только как их в пламя посадишь.

—  Ты, сношенька, кончила свою кудель прясть? — почуяв неладное, спросила свекровь.

—  Нет, еще не допряла, — ответила молодайка.

А время подходит к обеду. Сын домой пришел. Печь же как топилась, так и топится, дрова все еще не прогорают. Тут уж и невестка что-то понимать начала и призналась:

—  Я в печку кудель бросила, уж не оттого ли огонь не убывает?

—  Эх, сношенька, сношенька, что ты наделала! — заголо­сила старуха. — Ты же погубила-разорила нас. Хватайте ведра, таскайте воду. Тушите огонь в печи!

Сын сразу понял мать, схватил ведра — и к колодцу. Невестка тоже ему помогать принялась. Они воду таскают, а мать ее в печь на огонь выливает. Лили, лили, насилу потушили. Однако огонь погас — новая напасть: полилась из печки вода. Час те­чет, два, полдня течет. Уже и избу всю залило и подворье за­топило. Из избы да со двора потекла вода по овражку дальше да дальше, и с каждым часом ее становилось больше и больше.

Эта-то вода, сказывают старые люди, и дала начало большой реке, которая и по сей день течет по чувашской земле.

Чувашские сказки. 2-е изд. Чебоксары: Чувашское книжное издательство, 1984 г. — 160 с. Перевод Семена Ивановича Шуртакова.

Чемень

В древности, среди наших дедов и прадедов, жил, гово­рят, один богатырь по имени Чемень. Всегда одетый в воинские доспехи, он разъезжал на белом коне по чувашской земле и охранял ее границы от врагов. Богатырская слава Чеменя была громкой, его знали далеко за пределами родной земли, и среди врагов не находилось охотников меряться с ним силой и молодецкой удалью.

Прожил Чемень долго. Но пришло время умирать богатырю. Перед смертью он собрал всех чувашей и сказал:

—  Мне пришла пора умирать. Как умру, похороните меня вместе с моим конем и богатырскими доспехами. Если нападут враги и я вам понадоблюсь, придите на могилу и позовите меня: «Чемень! Чемень!», и я выйду к вам на помощь.

Умер богатырь. Похоронили его, как он и просил: вырыли в горе большую могилу, одели умершего в воинскую одежду и посадили на коня, а рядом положили щит и меч.

Чемень умер, а его слава, его имя остались в народе, в его памяти. О ратных подвигах богатыря старики рассказывали сыновьям и внукам.

Однажды весной, когда молодежь рядом с курганом, в ко­тором был похоронен Чемень, водила хороводы, парни вспом­нили о богатыре. Вспомнили передаваемые из поколения в по­коление его слова о готовности в лихую годину прийти на по­мощь своему народу. Молодым парням очень хотелось посмот­реть на богатыря.

—  А давайте позовем его, — предложил один из них. Парни пошли на курган и хором закричали:

—  Чемень! Чемень!

Земля разверзлась, и из кургана выехал Чемень на белом коне в одежде воина и воинских доспехах.

Парни перепугались, но Чемень их не тронул. Он пустился в свой знакомый путь, объехал всю чувашскую землю и вернул­ся в курган.

С тех пор на чувашских детей напал мор. И малые, и боль­шие ребята мрут да и только. Старики собрались вместе, гово­рят меж собой:

—  Это Чемень, наверное, посылает мор на наших детей, обиделся, что его напрасно потревожили.

Пришли старики на курган, закололи быка, и дети переста­ли умирать.

С тех пор Чеменю каждый год приносят в жертву быка.

Чувашские сказки. 2-е изд. Чебоксары: Чувашское книжное издательство, 1984 г. — 160 с. Перевод Семена Ивановича Шуртакова.

Мост Азамата

В очень давние времена жил спустившийся с гор Арамази Улып-богатырь. У него было много скота, и жил он в полном достатке и довольстве, всякие беды и несчастии обходили его стороной.

Но однажды кто-то из богов, видно, разгневался, горы Арамази затряслись, загремел гром, засверкала молния, и полились нескончаемые потоки воды. Горные озера и реки вышли из бе­регов, и потоки воды устремились в долины и начали заливать луга, на которых Улып пас свои стада. Такого еще никогда не бывало, и Улып не знал, что делать, чтобы спасти свои стада. А луга с каждым днем затопляло все больше. Тогда Улып, при своей богатырской силе, начал перебрасывать своих коров, овец, лошадей на более высокие, незатопленные места.

Три дня и три ночи трудился Великан, но скота у него было так много, что до окончания дела было еще далеко.

По соседству с Улыпом жил кузнец-богатырь Азамат. Ре­шил Азамат помочь своему соседу. За семь дней и ночей он сковал узорчатый, сверкающий семью цветами мост. Один ко­нец моста упирался в горы Арамази, другой опускался на волжские луга.

Улып со своей женой перегнал свои стада по этому мосту на волжский берег. И как только все стада перешли через мост, он исчез, стал невидим.

Теперь этот семицветный мост можно видеть только в ясную погоду после дождя. Вот почему чуваши возникающую после дождя радугу называют Мостом Азамата.

Чувашские сказки. 2-е изд. Чебоксары: Чувашское книжное издательство, 1984 г. — 160 с. Перевод Семена Ивановича Шуртакова.

Лиса-плясунья

Один старик принес из леса живую лису и говорит старухе:

—  Брось-ка в печь мою старую шапку, я тут кое-что на но­вую принес. Вот, посмотри, — и вытащил из мешка лисицу.

Старуха как раз топила печку и, увидев лисицу, взяла ста­рую шапку мужа и бросила в огонь. А старик тем временем говорит лисе:

—  Прежде чем я пущу тебя на шапку, спляши, лисичка-сестричка, повесели нас со старухой, — и принялся точить нож.

Бедная лисичка глядит на нож, на старика со старухой и сидит ни жива ни мертва. Взглянула в окно, увидела дорогу в поле, а за полем лес, только как убежишь в тот лес?

А старик уже и нож наточил.

—  Пляши, лисичка, не то зарежу.

—  Я бы сплясала, — ответила лиса, — но у меня нет хорошего платья. А без платья — что это за пляска?

Старуха достала из сундука свое девичье платье, нарядила в него лисичку. А та посматривает на свой наряд, любуется, а плясать не торопится.

—  Что же не пляшешь-то, сестрица? — спрашивает старик.

—  Я бы сплясала, — отвечает лиса, — да у меня нет хушпу* на голове.

Старик со старухой надели на голову лисы хушпу. А она и теперь на украшения смотрит, однако же и плясать не пляшет. Тогда старик со старухой в один голос:

—  Хватит любоваться-то, лисица, пляши, почему не пля­шешь?

—  А у меня — разве не видите? — на шее мониста нет, — от­вечает лиса.

Повесила ей на шею старуха и свое монисто, — не пляшет лиса:

—  Надо бы еще и браслеты.

И когда только дали ей и браслеты — повеселела, вышла на середину избы, на задние лапы встала.

Старик достал гусли, заиграл, лисица в пляс пустилась. Сначала тихо, медленно прошла по кругу, а потом все быстрей и быстрей. Только нарядное платье мелькает, да хушпу с мо­нистом позванивают. Старуха и про печку забыла, глядит на лисью пляску, в ладоши хлопает.

—  А ну, ходи веселей, лисичка-сестричка! — подбадривает плясунью и старик, и чуть ли не сам готов вместе с ней в пляс пуститься.

Что только не выделывала, какие веселые колена лисица ни выкидывала. Глядят на пляску старик со старухой не нагля­дятся.

Жарко стало плясунье, она и говорит:

Чтобы дверь была открыта,
И окно чтоб не закрыто.

Старуха тут же кинулась открывать дверь, а старик открыл окно: жалко что ли: лишь бы лисичка-сестричка веселей пля­сала!

А лисичка еще немного попрыгала, поплясала, да — юрк! — в открытую дверь. Только ее старик со старухой и видели.

И остался старик без шапки: старая в печке сгорела, а но­вая в лес ушла.


* Xушпу — праздничный головной убор женщины, украшенный сереб­ряными монетами и бусами.

Чувашские сказки. 2-е изд. Чебоксары: Чувашское книжное издательство, 1984 г. — 160 с. Перевод Семена Ивановича Шуртакова.