«Есть же разница!»

Стоял май месяц; воздух был еще довольно холодный, но все в природе — и кусты, и деревья, и поля, и луга — говорило о наступле­нии весны. Луга пестрели цветами; распускались цветы и на живой изгороди, а возле как раз красовалось олицетворение самой весны — маленькая яблонька вся в цвету. Особенно хороша была на ней одна ветка, молоденькая, свеженькая, вся осыпанная нежными полурас­пустившимися розовыми бутонами. Она сама знала, как она хороша; сознание красоты было у нее в соку. Ветка поэтому ничуть не удиви­лась, когда проезжавшая по дороге коляска остановилась прямо перед яблоней и молодая графиня сказала, что прелестнее этой веточки трудно и сыскать, что она живое воплощение юной красавицы весны. Веточку отломили, графиня взяла ее своими нежными пальчиками и бережно повезла домой, защищая от солнца шелковым зонтиком. Приехали в замок, веточку понесли по высоким, роскошно убранным покоям. На открытых окнах развевались белые занавеси, в блестя­щих, прозрачных вазах стояли букеты чудесных цветов. В одну из ваз, словно вылепленную из свежевыпавшего снега, поставили и вет­ку яблони, окружив ее свежими светло-зелеными буковыми ветвями. Прелесть, как красиво было!

Ветка возгордилась, и что же? Это было ведь в порядке вещей!

Через комнату проходило много народу; каждый посетитель смел высказывать свое мнение лишь в такой мере, в какой за ним самим признавали известное значение. И вот некоторые не говорили совсем ничего, некоторые же чересчур много; ветка смекнула, что и между людьми, как между растениями, есть разница.

«Одни служат для красоты, другие только для пользы, а без треть­их и вовсе можно обойтись», — думала ветка.

Ее поставили как раз против открытого окна, откуда ей были видны весь сад и поле, так что она вдоволь могла наглядеться на разные цветы и растения и подумать о разнице между ними; там было много всяких — и роскошных и простых, даже слишком простых.

—  Бедные отверженные растения! — сказала ветка. — Большая в самом деле разница между нами! Какими несчастными должны они себя чувствовать, если только они вообще способны чувствовать, как я и мне подобные! Да, большая между нами разница! Но так и должно быть, иначе все были бы равны!

И ветка смотрела на полевые цветы с каким-то состраданием; особенно жалким казался ей один сорт цветов, которыми кишмя ки­шели все поля и даже канавы. Никто не собирал их в букеты, — они были слишком просты, обыкновенны; их можно было найти даже между камнями мостовой, они пробивались отовсюду, как самая по­следняя сорная трава. И имя-то у них было прегадкое: чертовы подой­ники*.

—  Бедное презренное растение! — сказала ветка. — Ты не винова­то, что принадлежишь к такому сорту и что у тебя такое гадкое имя! Но между растениями, как между людьми, должна быть разница.

—  Разница! — отозвался солнечный луч и поцеловал цветущую ветку, но поцеловал и желтые чертовы подойники, росшие в поле; другие братья его — солнечные лучи тоже целовали бедные цветочки наравне с самыми пышными...

Солнечный луч, луч света, понимал дело лучше.

—  Как же ты близорука, слепа! — сказал он веточке. — Какое это отверженное растение ты так жалеешь?

—  Чертовы подойники! — сказала ветка. — Никогда из них не делают букетов, их топчут ногами — слишком уж их много! Семена же их летают над дорогой, как стриженая шерсть, и пристают к платью прохожих. Сорная трава, и больше ничего! Но кому-нибудь да надо быть и сорной травой! Ах, я так благодарна судьбе, что я не из их числа!

На поле высыпала целая толпа детей. Самого младшего принесли на руках и посадили на травку посреди желтых цветов. Малютка весело смеялся, шалил, колотил по траве ножками, кувыркался, рвал желтые цветы и даже целовал их в простоте невинной детской души. Дети постарше обрывали цветы прочь, а пустые внутри стебельки сгибали и вкладывали один их конец в другой, потом делали из таких отдельных колец длинные цепочки и цепи и украшали ими шею, плечи, талию, грудь и голову. То-то было великолепие! Самые же старшие из детей осторожно срывали отцветшие растения, увенчан­ные перистыми коронками, подносили эти воздушные шерстяные цветочки — своего рода чудо природы — ко рту и старались сдуть разом весь пушок. Кому это удастся, тот получит новое платье еще до Нового года, — так сказала бабушка.

Презренный цветок оказывался в данном случае настоящим про­роком.

—  Видишь? — спросил солнечный луч. — Видишь его красоту, его великое значение?

—  Да, для детей! — отвечала ветка. Приплелась на поле и старуш­ка бабушка и стала выкапывать тупым обломком ножа корни желтых цветов. Некоторые из корней она собиралась употребить на кофе, другие — продать в аптеку на лекарство.

—  Красота вес же куда выше! — сказала ветка. — Только избран­ные войдут в царство прекрасного! Есть же разница и между растени­ями, как между людьми!

Солнечный луч заговорил о бесконечной любви ко всякому земно­му созданию: все, что одарено жизнью, имеет свою часть во всем — и во времени и в вечности!

—  Ну, это только вы так думаете! — сказала ветка.

В комнату вошли люди; между ними была и молодая графиня, поставившая ветку в прозрачную, красивую вазу, сквозь которую просвечивало солнце. Графиня несла в руках цветок, — что же еще? — обернутый крупными зелеными листьями; цветок лежал в них, как в футляре, защищенный от малейшего дуновения ветра. И несла его графиня так бережно, как не несла даже нежную ветку яблони. Осто­рожно отогнула она зеленые листья, из них выглянула воздушная корона презренного желтого цветка. Его-то графиня так осторожно сорвала и так бережно несла, чтобы ветер не сдул ни единого из тончайших перышек его пушистого шарика. Она донесла его целым и невредимым и не могла налюбоваться красотой, прозрачностью, всем своеобразным построением этого чудо-цветка, вся прелесть которого — до первого дуновения ветра.

— Посмотрите же, что за чудо!..— сказала графиня. — Я нарисую его вместе с веткой яблони. Все любуются ею, но милостью творца и этот бедненький цветочек наделен не меньшею красотой. Как ни различны они, все же оба — дети одного царства прекрасного!

И солнечный луч поцеловал бедный цветочек, а потом поцеловал цветущую ветку, и лепестки ее как будто слегка покраснели.

---

* Чертовы подойники — датское название одуванчиков

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.

Мотылек

Задумал мотылек жениться. Конечно, ему хотелось взять в жены хорошенький цветочек.

Он посмотрел кругом: цветочки сидели на своих стебельках тихо, скромно, как и следует еще не просватанным барышням; но выбрать среди них невесту было очень трудно — так много их тут росло.

Мотыльку скоро надоело раздумывать, и он порхнул к полевой ромашке. Французы зовут ее маргариткой и уверяют, что она умеет ворожить. По крайней мере, влюбленные всегда бегут к ней и обры­вают у нее лепесток за лепестком, приговаривая: «Любит? Не любит? Любит всем сердцем? Очень? Чуть-чуть? Ни капли?» или что-нибудь в этом роде, — каждый ведь спрашивает по-своему. И мотылек тоже обратился к ромашке, но не стал обрывать ее лепестки, а перецеловал их, полагая, что всегда лучше действовать лаской.

—  Почтенная маргаритка, милая полевая ромашка, мудрейший цветок! — сказал он. — Вы умеете ворожить. Так укажите мне мою суженую! И я сразу же посватаюсь.

Но ромашка молчала — она обиделась: ее, девушку, и вдруг на­звали «почтенной»! Кому это нравится?

Мотылек попросил ее еще раз, потом еще, но ответа так и не дождался. Это ему надоело, и он полетел свататься.

Дело было ранней весной всюду цвели подснежники и крокусы.

—  Недурны! — сказал мотылек. — Миленькие подросточки! Толь­ко... зеленоваты больно!

Мотылек, как все юноши, искал девушек постарше. Потом он осмотрел остальные цветы и нашел, что анемоны горьковаты, фиалки сентиментальны, тюльпаны слишком щеголеваты, нарциссы просто­ваты, липовые цветы малы, да и родни у них пропасть; цветы яблони, правда, похожи на розы, но очень уж они недолговечны — подует ветер, и нет их. Стоит ли тут жениться? Горошек понравился ему больше всех: бело-розовый, кровь с молоком, нежный, изящный и не только красивый, но и домовитый, не брезгует черной работой. Сло­вом, невеста хоть куда! Мотылек совсем было уж собрался к ней свататься, да вдруг увидел поблизости стручок с увядшим цветком.

—  Это... кто же? — спросил он.

—  Сестрица моя! — ответил горошек.

—  Значит, и вы такой же станете?

Мотылек испугался и поскорей улетел прочь.

Через изгородь перевешивалась целая толпа каприфолий; но эти барышни с вытянутыми желтыми физиономиями были ему совсем не по вкусу. Однако что же ему было по вкусу? Подите-ка узнайте!

Весна прошла, прошло и лето; настала осень, а мотылек ни на шаг не подвинулся со сватовством. Расцвели новые цветы в роскошных нарядах, но что толку? С годами сердце все больше и больше начинает тосковать о весенней свежести, об оживляющем аромате юности, а не искать же их у осенних георгин и мальв! И мотылек полетел к кудрявой мяте.

—  Правда, цветы у нее неказистые, — говорил он, — но зато как она благоухает! Возьму-ка я ее в жены!

И он посватался к мяте.

Однако мята ни листочком не шелохнула, только произнесла:

—  Дружба, но не больше! Оба мы стары: друзьями еще можем быть, но пожениться?.. Нет, зачем нам быть посмешищем на старости лет?

Так мотылек и улетел ни с чем. Слишком уж он был разборчив, а это не годится, — вот и остался старым холостяком.

Скоро началась непогода с дождем и изморосью, поднялся холод­ный ветер, дрожь пробрала старые скрипучие ивы. Не сладко было порхать по такому холоду в летнем одеянии! Но мотылек и не порхал: ему как-то удалось залететь в комнату, а там топилась печка и было тепло, как летом. Жить бы да поживать здесь мотыльку. Но что за жизнь взаперти?

—  Мне нужны солнце, свобода и хоть маленький цветочек! — воскликнул мотылек; потом взлетел и сразу же ударился об оконное стекло.

Здесь его и увидели, посчитали необычайно красивым и мотылек оказался на булавке в ящичке с прочими редкостями. А что еще можно было с ним сделать?

—  Теперь и я сижу на стебельке, как цветочек! — заключил моты­лек. — Не очень-то весело! Зато похоже на женитьбу: сел на место и сидишь прочно.

Этим он и утешался.

—  Неважное утешение! — говорили комнатные цветы.

«Да, комнатным цветам верить не следует! — думал мотылек. — Они очень близки к людям».

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.

Садовник и господа

Посреди старинной усадьбы, примерно в миле от столицы, стоял красивый барский дом с массивными стенами, башенками, фронтона­ми. В доме этом жили муж да жена — богатые да знатные дворяне. Они, правда, приезжали сюда только летом, но это было самое люби­мое их поместье. Дом был красив снаружи, удобен и уютен внутри. Высеченный из камня родовой герб хозяев украшал парадный подъ­езд. Прекрасные розы обвивали этот герб и поднимались вверх по стене, а перед домом расстилался густой ковер зелени. Рядом с белым и красным боярышником здесь красовались редкостные цветы, кото­рые цвели не только в оранжерее, но и под открытым небом.

Недаром хозяева усадьбы имели хорошего садовника. Цветник, фруктовый сад, огород — все это было делом его рук и радовало глаз. За огородом еще сохранялись остатки старого сада, заросшего куста­ми букса, которые были подстрижены в виде шаров и пирамид. А дальше возвышались два огромных старых дерева, почти совсем за­сохших. Издали казалось, что внезапный порыв урагана сверху дони­зу облепил их голые сучья густыми комьями навоза. На самом деле это был не навоз, а птичьи гнезда.

С незапамятных времен в этих гнездах жили крикливые стаи ворон и грачей, которые устроили тут настоящий птичий городок и безраздельно царили в усадьбе. Они ведь были первыми поселенцами в здешних краях, исконными владельцами поместья, его подлинными хозяевами. Двуногих жителей усадьбы они просто презирали, хоть и мирились волей-неволей с существованием столь низменных созда­ний. А те иной раз палили в птиц из ружей, и тогда стаи взъерошенных перепуганных ворон и грачей взлетали с криком: «Карр! Карр!»

Садовник не раз говорил господам, что надо бы срубить эти де­ревья, — они портят вид сада; а как только их не станет, улетят и шумливые птицы. Но господа и слышать не хотели о том, чтобы лишиться деревьев и птичьего гомона. В старых деревьях и в карканье птиц они видели особую прелесть — печать старины, которую хотели сохранить во что бы то ни стало.

—  Деревья перешли к птицам по наследству от предков, так пусть же птицы и владеют ими, добрейший Ларсен! — говорили хозяева.

(Ларсеном звали садовника, но для нашей истории это не имеет значения.)

—  Разве вам мало места, добрейший Ларсен? В вашем распоряже­нии цветники и теплицы, фруктовый сад и огород.

Садовник действительно мог распоряжаться цветниками, садом и огородом, и он ухаживал за ними, возделывал и пестовал их с усерди­ем и любовью. Господа были этим очень довольны, но не скрывали от садовника, что в других домах их часто угощают такими фруктами и показывают такие цветы, до которых далеко их собственным цветам и фруктам. Эти слова огорчали садовника, ведь он всем сердцем желал, чтобы сад у его господ был лучший в мире, и ради этого трудился не покладая рук. Руки у него были умелые, а сердце доброе.

Однажды господа пригласили к себе садовника и сказали ему лас­ково и снисходительно, как и подобает господам, что вчера они были в гостях у своих знатных друзей и те угостили их яблоками и грушами, да такими сочными, такими ароматными, что сами они, хозяева Ларсена, и все остальные гости пришли в восхищение. Господа не сомне­ваются, что те фрукты привезены из-за границы, но отчего же Ларсену не попытаться вырастить такие же в их усадьбе, если только нежные плоды могут приспособиться к нежному климату? По слухам, яблоки и груши, которые они ели в гостях, были куплены в городе у самого крупного торговца фруктами; к нему-то господа и послали садовника, чтобы узнать, из какой страны привезены эти плоды, и выписать оттуда черенки.

Садовник хорошо знал этого торговца, так как по приказу господ продавал ему излишки фруктов из хозяйского сада.

И вот отправился он в город спросить у торговца, откуда тот пол­учил хваленые яблоки и груши.

—  Из вашего собственного сада!— ответил торговец и показал Ларсену яблоки и груши, которые тот сразу узнал.

Ну и обрадовался садовник! Он поспешил к своим господам и сказал, что яблоки и груши, которые они ели в гостях, — из их собст­венного сада.

Господа ушам своим не верили.

—  Быть не может, Ларсен! — говорили они. — Если вы хотите убедить нас, что это правда, принесите расписку торговца яблоками.

И Ларсен принес ее господам.

—  Удивительно! — воскликнули они.

Теперь каждый день к господскому столу подавали большие вазы с чудными яблоками и грушами из их собственного сада. Целыми корзинами рассылались эти фрукты друзьям по соседству, в другие города и даже за границу. Господам это было очень приятно. Однако они никогда не упускали случая напомнить садовнику, что последние две осени погода особенно благоприятствовала фруктовым садам и у всех садоводов был хороший урожай.

Прошло немного времени. Господа были приглашены на обед во дворец. На следующий день они вызвали к себе садовника и расска­зали ему, что к королевскому столу подавали необыкновенно сочные и сладкие дыни из собственных королевских теплиц.

—  Идите к придворному садовнику, любезный Ларсен, и попроси­те его дать вам семена этих необыкновенных дынь, хоть немножко.

—  Но ведь королевский садовник сам получил от меня эти семе­на! — радостно воскликнул Ларсен.

—  Если так, значит, он сумел вырастить из них превосходные дыни, — сказали господа, — дыни, поданные к столу, были одна другой лучше!

—  Выходит, что гордиться надо мне, — сказал Ларсен. — В нынеш­нем году у королевского садовника дыни не удались; и вот он увидел, какие чудесные дыни растут в саду вашей милости, отведал их и заказал несколько штук для королевского стола.

—   Уж не воображаете ли вы, Ларсен, что за королевским столом подавались дыни из нашего сада?

—  Ничуть в этом не сомневаюсь, — ответил Ларсен.

Он пошел к королевскому садовнику и получил у него свидетель­ство, в котором было сказано, что дыни, подававшиеся за обедом в королевском замке, были доставлены из сада, принадлежащего гос­подам Ларсена.

Господа были поражены. Они рассказывали об этом случае всем и каждому и всякий раз показывали свидетельство королевского садов­ника. А семена дынь, как прежде черенки яблонь и груш, они стали рассылать в разные страны.

Тем временем из разных мест приходили вести, что посланные черенки привились, яблони и груши приносят отменные плоды, кото­рые названы по имени родовой господской усадьбы. Название усадьбы писали теперь на английском, немецком и французском языках.

Можно ли было мечтать об этом раньше?

—  Лишь бы только садовник не возомнил о себе невесть что, — встревожились господа.

Но Ларсен думал совсем о другом: он стремился сохранить за собой славу одного из лучших садовников в стране и каждый год создавать какой-нибудь новый отличный сорт плодов или овощей. И он создавал их, но в благодарность за его труды ему часто приходилось слышать, что первые его прославившиеся фрукты — яблоки и груши — были все-таки самыми лучшими, а все остальные уже не могли с ними сравниться, Дыни, правда, очень вкусны, но все же далеко не так, как яблоки и груши. Клубника также отлична, но не лучше той, которую подают у других господ. А когда однажды у садовника не уродилась редиска, то господа только и говорили, что о неудачной редиске, словно позабыв обо всех других овощах и фруктах своего сада.

Можно было думать, что господа получают удовольствие, говоря: «В этом году у вас все уродилось плохо, добрейший Ларсен!» Они были просто счастливы, твердя: «Плохо все у вас уродилось нынче!»

Несколько раз в неделю садовник приносил в комнаты свежие букеты, подобранные с удивительно тонким вкусом; в этих букетах каждый цветок, сочетаясь с другими цветами, становился как будто еще прекраснее.

—  У вас великолепный вкус, Ларсен, — говорили господа. — Но не забудьте, что этим даром вы обязаны не самому себе, а господу богу.

Однажды садовник принес господам большую хрустальную вазу, в которой плавал лист кувшинки, а на нем, опустив в воду длинный плотный стебель, покоился ярко-голубой цветок величиной с подсол­нечник.

—  Индийский лотос! — воскликнули господа.

В жизни они не видывали подобного цветка. Они приказали днем выставлять его на солнце, а вечером освещать искусственным светом. И каждый, кто видел этот цветок, приходил в восторг, называя его чудом.

Так назвала его даже знатнейшая дама королевства — молодая принцесса. Она была умная и добрая девушка.

Господа сочли для себя честью преподнести принцессе голубой цветок, и она унесла его во дворец. Тогда спустились они в сад посмот­реть, нет ли там подобного цветка, но не нашли его. Позвав садовни­ка, спросили, где он достал голубой лотос.

—  Мы искали, но не нашли таких цветов ни в оранжерее, ни на клумбах в саду, — сказали они.

—  Там их и нет, — улыбнулся садовник. — Этот скромный цветок растет на грядках в огороде. Но, правда, он необыкновенно красив! Он похож на голубой кактус, а на самом деле это всего лишь цветок артишока.

—  Почему же вы не сказали нам этого раньше? — возмутились господа. — Мы ведь думали, что это редкий заморский цветок! Вы опозорили нас перед принцессой! Она пришла в восторг, как только взглянула на цветок, и сказала, что никогда не видела такого расте­ния, — а ведь она прекрасно разбирается в ботанике. Но теперь понят­но, почему она его не узнала: науке нечего делать в огороде. И как вам могло прийти в голову, милейший Ларсен, принести в комнаты подобный цветок? Теперь над нами будут потешаться!

И прекрасный голубой цветок, сорванный на грядке, был изгнан их господских покоев, где он оказался не к месту. А господа отправи­лись к принцессе извиниться и объяснить, что цветок был обыкновен­ным огородным растением, которое садовник вздумал поставить в вазу, за что и получил строгий выговор.

—  Это грешно и несправедливо! — укоризненно говорила принцес­са. — Он открыл для нас цветок, о котором мы ничего не знали, показал нам красоту там, где мы и не думали ее искать! Пока арти­шоки в цвету, я скажу придворному садовнику каждый день ставить их в вазу в моей комнате.

Так она и сделала.

Тогда господа объявили садовнику, что он снова может поставить в вазу свежий цветок артишока.

—  В сущности, цветок и в самом деле красив, — сказали они. — Да, красив, как это ни странно! — И они даже похвалили садовника.

—  Он любит, когда его хвалят, — говорили господа. — Он у нас — балованное дитя!

Как-то раз осенью поднялась буря. К ночи она так разбушевалась, что вырвала с корнем несколько могучих деревьев на опушке леса. И к большому горю господ (они так и говорили, что это горе!), но и к великой радости садовника она повалила оба высоких дерева с птичь­ими гнездами. Слуги потом рассказывали, что к завыванию бури примешивались крики грачей и ворон, которые бились крыльями в оконные стекла.

—  Ну, теперь вы, наверное, довольны, Ларсен, — сказали госпо­да. — Буря сломала деревья, и птицы улетели в лес. Ничто здесь больше не напоминает о старине; от нее не осталось и следа. Нас это очень огорчает!

Садовник ничего не ответил господам. Он молча лелеял мечту о том, как он возделает теперь прекрасный солнечный участок земли, к которому прежде не смели прикасаться, и превратит его в украше­ние всего сада на радость своим господам.

Вырванные бурей деревья, падая, смяли и поломали старые бук­совые кусты, и садовник посадил на этом месте простые полевые и лесные растения родной земли.

Ни один садовник, кроме Ларсена, не решился бы посадить в господском саду подобные растения. А Ларсен каждому отвел подхо­дящий для него участок — на солнце или в тени, — как кому было нужно. Землю он обрабатывал с любовью, и она щедро отблагодари­ла его.

Здесь поднялся уроженец шотландских пустошей — можжевель­ник, похожий цветом и очертаниями на итальянский кипарис. Рас­цвел блестящий колючий терновник, одетый зеленью и зимой и летом. А кругом пышно разросся папоротник разных видов, напоми­навший то миниатюрные пальмы, то казавшийся предком нежного прекрасного растения, которое мы называем «венерины волосы». Здесь цвел и репейник, который люди обычно презирают, но напрас­но, так как его свежие цветы могут служить украшением каждого букета. Репейник рос на сухой почве, а ниже, на более влажном месте, зеленел всеми презираемый лопух, хотя его крупные, мощные листья придают ему своеобразную красоту. Королевская свеча — полевое растение с высоким стеблем и яркими цветами — тянулась ввысь, напоминая огромный многосвечный канделябр. Цвели здесь также ячменник, первоцвет, лесной ландыш, белокрыльник и нежная трех­листная кислица. Любо-дорого было смотреть на всю эту красоту!

А перед всеми, у самой проволочной ограды, расположился ряд карликовых грушевых деревьев, привезенных из Франции. Погода стояла солнечная, уход за ними был заботливый, и они вскоре стали приносить крупные, сочные плоды — такие же, как и у себя на родине.

На месте двух старых засохших деревьев садовник воткнул два длинных шеста: один из них был увенчан Даннеброгом — датским флагом, а другой шест летом и осенью был обвит душистыми побегами хмеля; зимой же к нему подвешивали кормушку, чтобы птицам не­бесным было чем поживиться на рождества.

—  Наш Ларсен становится сентиментальным на старости лет, — пожимали плечами господа, — но он служит нам преданно и честно.

В новогоднем номере одного столичного иллюстрированного жур­нала появилась гравюра, изображавшая старое поместье. На ней ви­ден был и Даннеброг и кормушка с рождественским угощением для птиц, а подпись гласила: «Какая это прекрасная мысль — возродить давний обычай, столь характерный для подобной старинной усадь­бы!»

—  Что бы наш Ларсен ни придумал, об этом сейчас же раззвонят по всему свету! — удивлялись господа. — Прямо счастливец какой-то! Право, чего доброго, еще нам придется гордиться тем, что он служит у нас.

Но они, разумеется, и не думали этим гордиться, ибо никогда не забывали, что они знатные господа, а значит — могут в любую минуту уволить Ларсена, если им вздумается. Но они его не прогоняли, — это были добрые люди, а таких добрых людей на свете очень много, к счастью для разных там Ларсенов.

Вот и вся история о садовнике и господах.

Подумай-ка о ней на досуге.

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.

Цветы маленькой Иды

—  Совсем завяли мои бедные цветочки! — сказала маленькая Ида. — Вчера вечером они были такие красивые, а сейчас повесили головки! Отчего это? — спросила она студента, сидевшего на диване.

Она очень любила этого студента, — он умел рассказывать чудес­нейшие истории и вырезать из бумаги презабавные картинки: сердеч­ки с крошечными танцовщицами внутри, цветы и великолепные дворцы с дверями и окнами, которые можно было открывать. Большой забавник был этот студент!

—  Что с ними случилось? — спросила она опять и показала ему свой завядший букет.

—  Знаешь что? — сказал студент. — Цветы были ночью на балу, вот и повесили теперь головки!

Да ведь цветы не танцуют! — сказала маленькая Ида.

—  Танцуют! — отвечал студент. — По ночам, когда кругом темно и мы все спим, они так весело кружатся друг с другом. Такие балы задают — просто чудо!

—  А детям нельзя прийти к ним на бал?

—  Отчего же, — сказал студент, — ведь маленькие маргаритки и ландыши тоже танцуют.

—  А где же танцуют самые красивые цветы? — спросила Ида.

—  Ты ведь бывала за городом, там, где большой дворец, в котором летом живет король и где такой чудесный сад с цветами? Помнишь лебедей, подплывающих к тебе за хлебными крошками? Вот там-то и бывают настоящие балы!

—  Я вчера была там с мамой, — сказала маленькая Ида, — но на деревьях нет больше листьев, и во всем саду нет ни одного цветка! Куда они все девались? Их столько было летом!

—  Они все во дворце! — сказал студент. — Надо тебе сказать, что, как только король и придворные переезжают в город, все цветы сейчас же убегают из сада прямо во дворец, и там у них начинается веселье! Вот бы взглянуть! Две самые красивые розы садятся на трон — это король с королевой. Красные петушьи гребешки становятся по обеим сторонам и кланяются — это камер-юнкеры. Потом приходят все остальные прекрасные цветы, и начинается бал. Гиацинты и крокусы представляют маленьких морских кадетов и танцуют с барышнями — голубыми фиалками, а тюльпаны и большие желтые лилии — это пожилые дамы, они наблюдают за танцами и вообще за порядком.

—  А цветочкам не попадает за то, что они танцуют в королевском дворце? — спросила маленькая Ида.

—  Да ведь никто же не знает об этом! — сказал студент. — Правда, ночью заглянет иной раз во дворец старик смотритель с большою связкою ключей в руках, но цветы, как только заслышат звяканье ключей, тотчас присмиреют, спрячутся за длинные занавески, кото­рые висят на окнах, и только чуть-чуть выглядывают оттуда одним глазком. «Тут что-то пахнет цветами!» — бормочет старик смотри­тель, а видеть ничего не видит.

—  Вот забавно! — сказала маленькая Ида и даже в ладоши захло­пала.  — И я тоже не могу их увидеть?

—  Можешь, — сказал студент. — Стоит тебе только заглянуть в окна, когда опять пойдешь туда. Вот я сегодня видел там длинную желтую лилию; она лежала и потягивалась на диване — воображала себя придворной дамой.

—  А цветы из Ботанического сада тоже могут прийти туда? Ведь это далеко!

—  Не бойся, — сказал студент, — они умеют летать, когда захотят! Ты видела красивых красных, желтых и белых бабочек, похожих на цветы? Ведь прежде они были цветами, только прыгнули со своих стебельков высоко в воздух, забили лепестками, точно крылышками, и полетели. Те, что вели себя хорошо, получили за это позволение летать не только ночью, и их лепестки превратились в настоящие крылышки, а другие должны днем сидеть смирно на своих стебельках. Ты сама не раз ими любовалась. А впрочем, может быть, цветы из Ботанического сада и не бывают в королевском дворце! Может быть, они даже и не знают, что там идет по ночам такое веселье. Вот что я скажу тебе: то-то удивится потом профессор ботаники — ты ведь его знаешь, он живет тут рядом! — когда придешь в его сад, расскажи какому-нибудь цветочку про большие балы в королевском дворце. Твой цветок расскажет об этом остальным, и они все убегут. Профес­сор придет в сад, а там ни единого цветочка, и он в толк не возьмет, куда они подевались!

—  Да как же цветок расскажет другим? У цветов нет языка!

—  Конечно, нет, — сказал студент, — зато они умеют объясняться жестами! Ты сама видела, как они качаются и шевелят зелеными листочками, чуть подует ветерок. Это у них так мило выходит — точно они разговаривают.

А профессор понимает их жесты? — спросила маленькая Ида.

—  Как же! Раз утром он пришел в свой сад и видит, что большая крапива делает листочками знаки прелестной красной гвоздике; этим она хотела сказать гвоздике: «Ты так мила, я очень тебя люблю!» Профессору это не понравилось, и он сейчас же ударил крапиву по листьям — листья у крапивы все равно что пальцы, — да обжегся! С тех пор и не смеет ее трогать.

—  Вот забавно! — сказала Ида и засмеялась.

—  Ну можно ли забивать ребенку голову такими выдумками?— сказал скучный советник, который тоже пришел в гости и сидел на диване.

Он не терпел студента и вечно ворчал на него, особенно когда тот вырезал затейливые, забавные фигурки, вроде человека на виселице и с сердцем в руках — его повесили за то, что он воровал сердца, — или старой ведьмы на помеле, с мужем на носу. Все это  очень не нравилось советнику, и он всегда повторял:

—  Ну можно ли забивать ребенку голову такими выдумками? Глупые выдумки!

Но Иду очень позабавил рассказ студента о цветах, и она думала об этом целый день.

«Значит, цветочки повесили головки потому,  что устали после бала!» И маленькая Ида пошла к своему столику, где стояли все ее игрушки; ящик столика тоже битком был набит разным добром. Кук­ла Софи лежала в своей кроватке и спала, но Ида сказала ей:

—  Тебе придется встать, Софи, и полежать эту ночь в ящике: бедные цветы больны, их надо уложить в твою постельку, — может быть, они поправятся!

И Ида вынула куклу из кроватки. Софи поглядела на нее очень недовольно, но не произнесла ни слова, — она рассердилась за то, что ей не дают спать в ее постели.

Ида уложила цветы, укрыла их хорошенько одеялом и велела им лежать смирно, за это она обещала напоить их чаем, и тогда они встанут завтра утром совсем здоровыми! Потом она задернула полог, чтобы солнце не светило цветам в глаза.

Рассказ студента не выходил у нее из головы, и, укладываясь спать, Ида не удержалась и заглянула за гардины, задернутые на ночь; на окошках стояли чудесные мамины цветы — тюльпаны и гиацинты, и маленькая Ида шепнула им:

—  Я знаю, что у вас ночью будет бал!

Цветы стояли как ни в чем не бывало и даже не шелохнулись, ну да маленькая Ида что знала, то знала.

В постели она долго еще думала об этом и все представляла себе, как это должно быть мило, когда цветочки танцуют! «Неужели и мои цветы были на балу во дворце?» — подумала она и заснула.

Но среди ночи маленькая Ида вдруг проснулась; она видела во сне цветы, студента и советника, который бранил студента за то, что тот забивает ей голову глупостями. В комнате, где лежала Ида, было тихо, на столе горел ночник, и папа с мамой крепко спали.

—  Хотелось бы мне знать: спят ли мои цветы в постельке? — ска­зала маленькая Ида про себя, приподнимаясь с подушки, чтобы по­смотреть в полуоткрытую дверь, за которой были ее игрушки и цветы; потом она прислушалась и ей показалось, что в той комнате играют на фортепьяно, но очень тихо и нежно; такой музыки она никогда еще не слыхала.

—  Это, верно, цветы танцуют! — сказала Ида. — Господи, как бы мне хотелось посмотреть!

Но она не смела встать с постели , чтобы не разбудить папу с мамой.

—  Хоть бы цветы вошли сюда! — сказала она.

Но цветы не входили, а музыка все продолжалась, такая тихая, нежная, просто чудо! Тогда Ида не выдержала, потихоньку вылезла из кроватки, прокралась на цыпочках к дверям и заглянула в сосед­нюю комнату. Что за прелесть была там!

В той комнате не горел ночник, а было все-таки светло, как днем, от месяца, глядевшего из окошка прямо на пол, где в два ряда стояли тюльпаны и гиацинты; на окнах не осталось ни единого цветка — одни горшочки с землей. Цветы премило танцевали: они то становились в круг, то, взявшись за длинные зеленые листочки, точно за руки, кружились парами. На фортепьяно играла большая желтая лилия —  это, наверное, ее маленькая Ида видела летом! Она хорошо помнила, как студент говорил: «Ах, как она похожа на фрекен Лину!» Все посмеялись тогда над ним, но теперь Иде и в самом деле показалось, будто длинная желтая лилия похожа на Лину; она и на рояле играла так же, как Лина; поворачивала свое продолговатое лицо то в одну, то в другую сторону и кивала в такт чарующей музыке. Никто не заметил Иды.

Вдруг маленькая Ида заметила, что большой голубой крокус прыг­нул прямо на середину стола с игрушками, подошел к кукольной кроватке и отдернул полог, там лежали больные цветы, но они быстро поднялись и кивнули головками в знак того, что они тоже желают танцевать. Старый Курилка со сломанной нижней губой встал и по­клонился прекрасным цветам, а те совсем не были похожи на больных — спрыгнули со стола и стали веселиться вместе со всеми.

В эту минуту что-то стукнуло, как будто что-то упало на пол. Ида посмотрела в ту сторону — эта была масленичная верба: она тоже спрыгнула со стола к цветкам, считая, что она им сродни. Верба тоже была мила; ее украшали бумажные цветы, а на верхушке сидела восковая куколка в широкополой черной шляпе, точь-в-точь такой, как у советника. Верба прыгала среди цветов и громко топала своими тремя красными деревянными ходульками, танцуя мазурку, а другим цветам этот танец не удавался, так как они были слишком легки и не могли топать.

Но вот восковая куколка на вербе вдруг вытянулась, завертелась над бумажными цветами и громко закричала:

—  Ну можно ли забивать ребенку голову такими бреднями? Глу­пые выдумки!

Теперь кукла была вылитый советник, в черной широкополой шляпе, такая же желтая и сердитая! Но бумажные цветы ударили ее по тонким ножкам, и она опять съежилась в маленькую восковую куколку. Это было так забавно, что Ида не могла удержаться от смеха.

Верба продолжала танцевать, и советнику волей-неволей прихо­дилось танцевать вместе с нею, все равно — вытягивался ли он во всю длину или оставался маленькой восковою куколкой в черной широ­кополой шляпе. Наконец все цветы, особенно те, что лежали в ку­кольной кровати, стали просить за него, и верба оставила его в покое. Вдруг что-то громко застучало в ящике, где лежала кукла Софи и другие игрушки. Курилка побежал по краю стола, лег на живот и приотворил ящик. Софи встала и удивленно осмотрелась.

—  Да у вас, оказывается, бал! — проговорила она.

—  Хочешь танцевать со мной? — спросил Курилка.

—  Хорош кавалер! — сказала Софи, и повернувшись к нему спи­ной, уселась на ящик и стала ждать — может ее пригласит кто-нибудь из цветов, но никто и не думал ее приглашать. Софи громко кашля­нула, но и тогда никто не подошел к ней. Курилка плясал один, и очень недурно!

Видя, что цветы не смотрят на нее, Софи вдруг свалилась с ящика на пол, да с таким шумом, что все сбежались к ней и стали спраши­вать, не ушиблась ли она. Все разговаривали с нею очень ласково, особенно цветы, которые только что спали в ее кроватке; Софи ни­сколько не ушиблась, и цветы маленькой Иды стали благодарить ее за чудесную постельку, потом увели с собой в лунный кружок на полу и стали танцевать с ней, а другие кружились вокруг них. Теперь Софи была очень довольна и сказала цветочкам, что охотно уступает им свою кроватку, — ей хорошо и в ящике!

—  Спасибо! — поблагодарили цветы. — Но мы не можем жить так долго! Утром мы совсем умрем! Передай маленькой Иде, чтобы она схоронила нас в саду, где зарыта канарейка; летом мы опять вырастем и будем еще красивее!

—  Нет, вы не должны умирать! — сказала Софи и поцеловала цветы. В это время дверь отворилась, и в комнату вошла целая толпа цветов. Ида никак не могла понять, откуда они взялись, — должно быть, из королевского дворца. Впереди шли две прелестные розы с маленькими золотыми коронами на головах — это были король с королевой. За ними, раскланиваясь во все стороны, шли чудесные левкои и гвоздики. Музыканты — крупные маки и пионы — дули в шелуху от горшка и совсем покраснели от натуги, а меленькие голу­бые колокольчики и беленькие подснежники звенели, точно на них были надеты бубенчики. Вот была забавная музыка! Следом шла целая толпа других цветов, и все они танцевали — и голубые фиалки, и оранжевые ноготки, и маргаритки, и ландыши. Цветы так мило танцевали и целовались, что просто загляденье!

Наконец, все пожелали друг другу спокойной ночи, а маленькая Ида тихонько пробралась в свою кроватку, и ей всю ночь снились цветы и все, что она видела.

Утром проснувшись, она побежала к своему столику посмотреть, там ли ее цветочки.

Отдернула полог — да, они лежали в кроватке, но совсем, совсем завяли! Софи тоже лежала на своем месте в ящике и выглядела очень сонной.

—  А ты помнишь, что тебе надо передать мне? — спросила ее Ида.

Но Софи глупо смотрела на нее и не раскрывала рта.

—  Какая же ты нехорошая! — сказала Ида. — А они еще танцевали с тобой.

Затем она взяла картонную коробочку с нарисованною на крышке хорошенькою птичкой, открыла коробочку и положила туда мертвые цветы.

—  Вот вам и гробик!— сказала она. — А когда придут мои норвеж­ские кузены, мы вас зароем в саду, чтобы на будущее лето вы выросли еще красивее!

Йонас и Адольф, норвежские кузены, были бойкие мальчуганы; отец подарил им по новому луку, и они пришли показать их Иде. Она рассказала им про бедные умершие цветы и позволила помочь их похоронить. Мальчики шли впереди с луками на плечах, за ними маленькая Ида с мертвыми цветами в коробке. Они выкопали в саду могилу. Ида поцеловала цветы и положила коробку в яму, а Йонас с Адольфом выстрелили над могилкой из луков — ни ружей, ни пушек у них ведь не было.

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.

Кто же счастливейшая?

—  Какие восхитительные розы! — вымолвил солнечный луч. — И каждый бутон, распустившись, превратится в такую же чудную розу! Все они — мои детки! Мои поцелуи вызвали их к жизни!

—  Нет, это мои детки! — сказала роса. — Я кропила их своими слезами.

—  А мне так кажется, что они мои родные детки! — сказал розовый куст. — Вы же только крестные отец и мать, одарившие моих деточек кто чем мог.

—  Мои прелестные детки! — сказали все трое в один голос и поже­лали каждому цветку всякого счастья, Но только один из них мог оказаться самым счастливым из всех и один — наименее счастливым.

Кто же именно?

—  А вот я узнаю это! — отозвался ветер. — Я летаю всюду, прони­каю в самые узкие щели, знаю, что делается и внутри и снаружи домов.

Каждая роза слышала, каждый бутон понял сказанное.

В сад пришла печальная мать в трауре и сорвала одну свежую полураспустившуюся розу, которая показалась ей прекраснейшею из всех. Мать принесла цветок в тихую, безмолвную комнату, в которой несколько дней тому назад резвилась ее веселая, жизнерадостная дочка. Теперь же девочка покоилась, словно спящее мраморное изва­яние, в черном гробу. Мать поцеловала умершую, поцеловала и пол­ураспустившуюся розу и положила ее на грудь девочки, как бы надеясь, что свежий цветок, освященный поцелуем матери, заставит снова забиться ее сердечко.

И роза так и расцвела вся, пышно развернула свои лепестки, колебавшиеся от радостной мысли: «Какою любовью озарился путь моей жизни! Я как будто стала человеческим ребенком — мать поце­ловала меня и благословила в путь — в неведомую страну! И я отправ­люсь туда, покоясь на груди умершей! Конечно, я счастливейшая из всех моих сестер!»

Потом пришла в сад старая полольщица гряд и тоже залюбовалась красотою куста, глаз не могла оторвать от самой большой, вполне распустившейся розы. Капля росы да один жаркий день еще — и лепестки опадут! Вот как рассуждала женщина и нашла, что роза покрасовалась довольно — пора было извлечь из нее пользу. Она сорвала цветок, завернула его в газетную бумагу и отнесла домой, чтобы набальзамировать солью вместе с другими розами и смешать с засушенной голубой лавандой — выйдет чудесная душистая смесь! Такой чести, как бальзамирование, удостаиваются только розы да короли!

—  Мне выпал на долю высший почет! — сказала роза, которую сорвала полольщица. — Я — счастливейшая! Меня набальзамируют!

Затем явились двое молодых людей: один — художник, другой — поэт. Каждый сорвал себе по прекрасной розе.

Художник изобразил цветущую розу на холсте, так что она уви­дала себя как в зеркале.

—  Таким образом, — сказал художник, — она будет жить многие годы, в продолжение которых успеют завять и умереть миллионы роз!

—  Я счастливейшая из всех!— сказала роза. — Я достигла высшего счастья! Поэт полюбовался на свою розу и написал о ней стихи, целую поэму, в которой высказал все, что прочел на ее лепестках. Вышла бессмертная поэма — «Альбом любви»!

—  Он обессмертил меня! — сказала роза. — Я счастливейшая! Но среди этой массы прекрасных роз была одна, которая как-то заслоня­лась другими; по воле случая — может быть, и счастливого — у нее был изъян: она криво сидела на стебельке, лепестки ее были располо­жены не совсем симметрично, и из середины чашечки выглядывал маленький свернутый зеленый листок. Случаются подобный изъяны и у роз.

Бедное дитя! — говорил ветер и целовал ее в щечку, а роза думала, что он приветствует, чествует ее. Она чувствовала, что сложена как- то иначе, нежели другие розы, что из чашечки ее выглядывает зеле­ный листок, но смотрела на это не как на изъян, а как на отличие. Вот на нее вспорхнул мотылек и поцеловал ее лепестки; это был жених, но она не стала удерживать его. Потом явился огромнейший кузне­чик; он уселся на другую розу и принялся влюбленно потирать ножки — это признак влюбленности у кузнечиков. Роза, на которой он сидел, не поняла этого; зато поняла роза с изъяном — свернутым зеленым листком; на нее-то как раз и уставился кузнечик, а глаза его так и говорили: «Съел бы я тебя от пущей любви!» А уж известно, дальше этого никакая любовь не может идти: один исчезает в другом! Но роза не имела ни малейшего желания исчезнуть в этом прыгуне.

Звездною ночью запел соловей. — Это он для меня поет! — поду­мала роза с изъяном — или с отличием.— И за что это меня во всем постоянно отличают от других сестер! Почему же именно мне выпало на долю это отличие, благодаря которому я стала счастливейшею?

Тут в сад вошли два господина; они курили сигары и вели разговор о розах и табаке: правда ли, что розы не переносят табачного дыма — зеленеют? Надо бы произвести опыт. Но они пожалели красивейшие розы и взяли для опыта розу с изъяном.

—  Вот новое отличие! — сказала она. — Я уж чересчур счастлива! Я счастливейшая из счастливейших!

И она вся позеленела от этого сознания и табачного дыма.

Одна из роз, едва начавшая распускаться и, может быть, самая прекрасная на всем кусте, заняла почетное место в искусно подобран­ном садовником букете. Букет отнесли важному молодому господину, владельцу дома и сада, и тот повез его с собою в карете. Роза сидела между другими цветами и зеленью, словно царица красоты. И вот она очутилась на блестящем празднике. Повсюду сидели разряженные мужчины и дамы, залитые светом тысяч ламп. Музыка гремела, театр утопал в море света. При восторженных криках зрителей на сцену выпорхнула юная танцовщица — любимица публики, и к ногам ее посыпался целый дождь цветов. Упал к ее ногам и букет с розой, сиявшей в его середине как драгоценный камень. Роза чувствовала всю честь, все безмерное счастье, выпавшие на ее долю, но вот букет коснулся пола, стебелек ее переломился, она выскочила из букета и покатилась по полу. Не пришлось ей попасть в руки виновницы тор­жества — она откатилась за кулисы. Там увидал ее машинист и поднял. Она была так хороша, так чудно пахла, но стебелька у нее не было! И он положил ее прямо в карман, а затем отнес домой. Там роза очутилась в рюмке с водою и пролежала в ней всю ночь. Рано утром ее поставили на стол перед старою бабушкою, беспомощно сидевшею в кресле. И та любовалась прекрасною розою без стебелька, наслаж­даясь ее запахом!

—  Да, ты не попала на роскошный стол важной барышни, попала к бедной старухе! Зато здесь ты заменяешь целый розовый куст! Как ты хороша!

И старушка с детскою радостью смотрела на цветок, вероятно, вспоминая при этом свою давно минувшую юность.

—  В оконном стекле была дырочка! — рассказывал ветер. — Я легко пробрался через нее и видел, каким молодым блеском сияли глаза старушки, любовавшейся на розу без стебелька в рюмке с во­дою. Я знаю, которая из роз была счастливее всех! Я могу рассказать это!

У каждой розы была, таким образом, своя история, каждая верила, что она счастливейшая, а ведь блажен, кто верует!.. Но последняя из роз на кусте все-таки считала себя самою счастливейшею.

—  Я пережила всех! Я последнее, единственное, любимейшее дитя у отца! — И я — отец им всем! — сказал розовый куст.

—  Нет, я! — возразил солнечный свет.

—  Нет, я! — сказали в один голос ветер и погода.

—  Каждый имеет на них свои права! — сказал ветер. — И каждый получит свою долю! — И он развеял лепестки, окропленные сиявши­ми в лучах солнца капельками росы. — И мне кое-что досталось! — прибавил он.— Я узнал историю каждой розы и разнесу их по всему свету!

Так вот, какая же из роз самая счастливая? Да, скажите-ка это мне вы, я же довольно наговорил.

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.