Судьба репейника

Перед богатой усадьбой был разбит чудесный сад с редкостными деревьями и цветами. Гости, приезжавшие к господам, громко востор­гались садом. А горожане и жители окрестных деревень специально являлись сюда по праздникам и воскресеньям и просили позволения осмотреть его. Приходили сюда с тою же целью и ученики разных школ со своими учителями.

За забором сада, отделявшим его от поля, рос репейник. Он был такой большой, густой и раскидистый, что по всей справедливости заслуживал название куста. Но никто не любовался им, кроме старого осла, возившего тележку молочницы. Он вытягивал свою длинную шею и говорил репейнику:

—  Как ты хорош! Так бы и съел тебя!

Но веревка была коротка, никак не дотянуться до репейника ослу.

Как-то раз в саду собралось большое общество: к хозяевам приеха­ли знатные гости из столицы, молодые люди, прелестные девушки, и в их числе одна барышня издалека, из Шотландии, знатного рода и очень богатая.

«Завидная невеста!» — говорили холостые молодые люди и их ма­меньки.

Молодежь резвилась на лужайке, играла в крокет. Затем все от­правились гулять по саду. Каждая барышня сорвала цветок и воткну­ла его в петлицу своему кавалеру. А юная шотландка долго озиралась кругом, выбирала, выбирала, но так ничего и не выбрала: ни один из садовых цветов не пришелся ей по вкусу. Но вот она глянула через забор, где рос репейник, увидала его иссиня-красные пышные цветы, улыбнулась и попросила сына хозяина дома сорвать ей цветок.

—  Это цветок Шотландии! — сказала она. — Он украшает шотлан­дский герб. Дайте его мне!

И он сорвал самый красивый, исколов себе при этом пальцы, словно колючим шиповником.

Барышня продела цветок молодому человеку в петлицу, и он был очень польщен, да и каждый из молодых людей охотно отдал бы свой роскошный садовый цветок, чтобы только получить из рук прекрас­ной шотландки репейник. Но уж если был польщен хозяйский сын, то что же почувствовал сам репейник? Его словно окропило росою, ос­ветило солнцем...

«Однако я поважнее, чем думал! — сказал он про себя. — Место-то мое, пожалуй, в саду, а не за забором. Вот, право, как странно играет нами судьба! Но теперь хоть одно из моих детищ перебралось за забор, да еще попало в петлицу!»

И с тех пор репейник рассказывал об этом событии каждому вновь распускавшемуся бутону. А затем не прошло и недели, как репейник услышал новость, и не от людей, не от щебетуний пташек, а от самого воздуха, который воспринимает и разносит повсюду малейший звук, раздающийся в самых глухих аллеях сада или во внутренних покоях дома, где окна и двери стоят настежь. Ветер сказал, что молодой человек, получивший из прекрасных рук шотландки цветок репейни­ка, удостоился получить также руку и сердце красавицы. Славная вышла пара, вполне приличная партия.

—  Это я их сосватал! — решил репейник, вспоминая свой цветок, попавший в петлицу. И каждый вновь распускавшийся цветок дол­жен был выслушивать эту историю.

—  Меня, конечно, пересадят в сад! — рассуждал репейник. — Мо­жет быть, даже посадят в горшок. Тесновато будет, ну да зато честь-то какая!

И репейник так увлекся этой мечтою, что уже с полной уверенно­стью говорил: «Я попаду в горшок!» — и обещал каждому своему цветку, который распускался вновь, что и он тоже попадет в горшок, а то и в петлицу — уж выше этого попасть было некуда! Но ни один из цветов не попал в горшок, не говоря уже о петлице. Они впивали в себя воздух и свет, солнечные лучи днем и капельки росы ночью, они цвели, принимали визиты женихов — пчел и ос, которые искали приданого — цветочного сока, получали его и покидали цветы.

—  Разбойники этакие! — говорил про них репейник. — Так бы и проколол их насквозь, да не могу!

Цветы поникали головками, блекли и увядали, но на смену им распускались новые.

—  Вы являетесь как раз вовремя! — говорил им репейник. — Я с минуты на минуту жду пересадки туда, за забор.

Невинные ромашки и мокричник слушали его с глубоким изумле­нием, искренне веря каждому его слову.

А старый осел, таскавший тележку молочницы, стоял на привязи у дороги и любовно косился на цветущий репейник, но веревка была коротка, никак не добраться ослу до куста.

А репейник так много думал о своем родиче, репейнике шотланд­ском, что под конец уверовал в свое шотландское происхождение и в то, что именно его родители и красовались в гербе страны. Великая была мысль, но отчего бы такому большому репейнику и не иметь великих мыслей?

—  Иной раз происходишь из такого знатного рода, что не смеешь и догадываться об этом! — сказала крапива, росшая неподалеку. У нее тоже было смутное ощущение, что при надлежащем уходе и она могла бы превратиться во что-нибудь этакое благородное.

Прошло лето, прошла осень. Листья с деревьев облетели, цветы стали ярче, но почти без запаха. Ученик садовника распевал в саду по ту сторону забора:

Вверх на юрку,
Вниз под горку
Пролетает жизнь!

Молоденькие елки в лесу уже начали томиться предрождествен­ской тоской, хотя до рождества было еще далеко.

—  А я так все здесь и стою! — сказал репейник. — Словно никому до меня и дела нет, а ведь я устроил свадьбу! Они обручились да и поженились вот уж неделю тому назад! Что ж, сам я шагу не сделаю — не могу!

Прошло еще несколько недель. На репейнике красовался всего лишь один цветок, последний, зато какой большой, какой пышный! Вырос он почти у самых корней, ветер обдавал его холодом, краски его поблекли, и чашечка, большая, словно у цветка артишока, напо­минала теперь высеребренный подсолнечник.

В сад вышла молодая пара — муж и жена. Они шли вдоль садового забора, и молодая женщина заглянула через него.

—  А вот он, большой репейник! Все еще стоит! — воскликнула она. — Но на нем нет больше цветов!

—  А вон, видишь, призрак последнего! — сказал муж, указывая на высеребренную чашечку цветка.

—  Все-таки он красив! — сказала она. — Надо велеть вырезать такой на рамке нашего портрета.

Пришлось молодому мужу опять лезть через забор за цветком репейника. Цветок уколол его пальцы — ведь молодой человек обоз­вал его призраком. И вот цветок попал в сад, в дом и даже в залу, где висел масляный портрет молодых супругов. В петлице у молодого был изображен цветок репейника. Поговорили и об этом цветке и о том, который только что принесли, чтобы вырезать на рамке.

Ветер подхватил этот разговор и разнес далеко-далеко по округе.

—  Чего только не приходится переживать! — сказал репейник. — Мой первенец попал в петлицу, мой последыш попадет на рамку! Куда же попаду я?

А осел стоял у дороги и косился на него: — Подойди ко мне, сладостный мой! Сам я не могу подойти к тебе — веревка коротка!

Но репейник не отвечал. Он все больше и больше погружался в думы. Так он продумал вплоть до рождества и наконец расцвел мыс­лью:

—  Коли детки пристроены хорошо, родители могут постоять и за забором!

—  Вот это благородная мысль! — сказал солнечный луч. — Но и вы займете почетное место!

—  В горшке или на рамке? — спросил репейник. — В сказке! — ответил луч. Вот она, эта сказка!

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.

«Есть же разница!»

Стоял май месяц; воздух был еще довольно холодный, но все в природе — и кусты, и деревья, и поля, и луга — говорило о наступле­нии весны. Луга пестрели цветами; распускались цветы и на живой изгороди, а возле как раз красовалось олицетворение самой весны — маленькая яблонька вся в цвету. Особенно хороша была на ней одна ветка, молоденькая, свеженькая, вся осыпанная нежными полурас­пустившимися розовыми бутонами. Она сама знала, как она хороша; сознание красоты было у нее в соку. Ветка поэтому ничуть не удиви­лась, когда проезжавшая по дороге коляска остановилась прямо перед яблоней и молодая графиня сказала, что прелестнее этой веточки трудно и сыскать, что она живое воплощение юной красавицы весны. Веточку отломили, графиня взяла ее своими нежными пальчиками и бережно повезла домой, защищая от солнца шелковым зонтиком. Приехали в замок, веточку понесли по высоким, роскошно убранным покоям. На открытых окнах развевались белые занавеси, в блестя­щих, прозрачных вазах стояли букеты чудесных цветов. В одну из ваз, словно вылепленную из свежевыпавшего снега, поставили и вет­ку яблони, окружив ее свежими светло-зелеными буковыми ветвями. Прелесть, как красиво было!

Ветка возгордилась, и что же? Это было ведь в порядке вещей!

Через комнату проходило много народу; каждый посетитель смел высказывать свое мнение лишь в такой мере, в какой за ним самим признавали известное значение. И вот некоторые не говорили совсем ничего, некоторые же чересчур много; ветка смекнула, что и между людьми, как между растениями, есть разница.

«Одни служат для красоты, другие только для пользы, а без треть­их и вовсе можно обойтись», — думала ветка.

Ее поставили как раз против открытого окна, откуда ей были видны весь сад и поле, так что она вдоволь могла наглядеться на разные цветы и растения и подумать о разнице между ними; там было много всяких — и роскошных и простых, даже слишком простых.

—  Бедные отверженные растения! — сказала ветка. — Большая в самом деле разница между нами! Какими несчастными должны они себя чувствовать, если только они вообще способны чувствовать, как я и мне подобные! Да, большая между нами разница! Но так и должно быть, иначе все были бы равны!

И ветка смотрела на полевые цветы с каким-то состраданием; особенно жалким казался ей один сорт цветов, которыми кишмя ки­шели все поля и даже канавы. Никто не собирал их в букеты, — они были слишком просты, обыкновенны; их можно было найти даже между камнями мостовой, они пробивались отовсюду, как самая по­следняя сорная трава. И имя-то у них было прегадкое: чертовы подой­ники*.

—  Бедное презренное растение! — сказала ветка. — Ты не винова­то, что принадлежишь к такому сорту и что у тебя такое гадкое имя! Но между растениями, как между людьми, должна быть разница.

—  Разница! — отозвался солнечный луч и поцеловал цветущую ветку, но поцеловал и желтые чертовы подойники, росшие в поле; другие братья его — солнечные лучи тоже целовали бедные цветочки наравне с самыми пышными...

Солнечный луч, луч света, понимал дело лучше.

—  Как же ты близорука, слепа! — сказал он веточке. — Какое это отверженное растение ты так жалеешь?

—  Чертовы подойники! — сказала ветка. — Никогда из них не делают букетов, их топчут ногами — слишком уж их много! Семена же их летают над дорогой, как стриженая шерсть, и пристают к платью прохожих. Сорная трава, и больше ничего! Но кому-нибудь да надо быть и сорной травой! Ах, я так благодарна судьбе, что я не из их числа!

На поле высыпала целая толпа детей. Самого младшего принесли на руках и посадили на травку посреди желтых цветов. Малютка весело смеялся, шалил, колотил по траве ножками, кувыркался, рвал желтые цветы и даже целовал их в простоте невинной детской души. Дети постарше обрывали цветы прочь, а пустые внутри стебельки сгибали и вкладывали один их конец в другой, потом делали из таких отдельных колец длинные цепочки и цепи и украшали ими шею, плечи, талию, грудь и голову. То-то было великолепие! Самые же старшие из детей осторожно срывали отцветшие растения, увенчан­ные перистыми коронками, подносили эти воздушные шерстяные цветочки — своего рода чудо природы — ко рту и старались сдуть разом весь пушок. Кому это удастся, тот получит новое платье еще до Нового года, — так сказала бабушка.

Презренный цветок оказывался в данном случае настоящим про­роком.

—  Видишь? — спросил солнечный луч. — Видишь его красоту, его великое значение?

—  Да, для детей! — отвечала ветка. Приплелась на поле и старуш­ка бабушка и стала выкапывать тупым обломком ножа корни желтых цветов. Некоторые из корней она собиралась употребить на кофе, другие — продать в аптеку на лекарство.

—  Красота вес же куда выше! — сказала ветка. — Только избран­ные войдут в царство прекрасного! Есть же разница и между растени­ями, как между людьми!

Солнечный луч заговорил о бесконечной любви ко всякому земно­му созданию: все, что одарено жизнью, имеет свою часть во всем — и во времени и в вечности!

—  Ну, это только вы так думаете! — сказала ветка.

В комнату вошли люди; между ними была и молодая графиня, поставившая ветку в прозрачную, красивую вазу, сквозь которую просвечивало солнце. Графиня несла в руках цветок, — что же еще? — обернутый крупными зелеными листьями; цветок лежал в них, как в футляре, защищенный от малейшего дуновения ветра. И несла его графиня так бережно, как не несла даже нежную ветку яблони. Осто­рожно отогнула она зеленые листья, из них выглянула воздушная корона презренного желтого цветка. Его-то графиня так осторожно сорвала и так бережно несла, чтобы ветер не сдул ни единого из тончайших перышек его пушистого шарика. Она донесла его целым и невредимым и не могла налюбоваться красотой, прозрачностью, всем своеобразным построением этого чудо-цветка, вся прелесть которого — до первого дуновения ветра.

— Посмотрите же, что за чудо!..— сказала графиня. — Я нарисую его вместе с веткой яблони. Все любуются ею, но милостью творца и этот бедненький цветочек наделен не меньшею красотой. Как ни различны они, все же оба — дети одного царства прекрасного!

И солнечный луч поцеловал бедный цветочек, а потом поцеловал цветущую ветку, и лепестки ее как будто слегка покраснели.

* Чертовы подойники — датское название одуванчиков

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.

Воротничок

Жил-был изящный кавалер; только и было у него за душой, что подставка для снимания сапог, гребенка да еще очень красивый, ще­гольский, воротничок. Вот о воротничке-то и пойдет речь.

Воротничок уже пожил на свете и стал подумывать о женитьбе. Случилось ему как-то попасть в стирку вместе с чулочной подвязкой.

—  Ах! — сказал воротничок. — Как вы грациозны, как нежны и миловидны! Еще никогда не видывал ничего подобного! Позвольте узнать ваше имя?

Но подвязка была очень застенчива, вопрос показался ей нескром­ным, и она промолчала.

—  Вы, вероятно, завязка? — продолжал воротничок. — Что-то вро­де тесемки, которая стягивает платье на талии. Да, да, я вижу, — вы украшение и в то же время приносите пользу, прелесть моя!

—  Пожалуйста, не заводите со мной разговоров! — возмутилась подвязка. — Я, кажется, не подавала вам повода!

—  Ваша красота — достаточный повод! — сказал воротничок.

—  Ах, сделайте одолжение, не приставайте! — вскричала подвяз­ка. — Вы похожи на мужчину!

—  Конечно, я ведь изящный кавалер! — подтвердил воротничок. — У меня есть сапожная подставка и гребенка!

Вот и соврал! Воротничок просто хвастался: эти вещи принадлежали не ему, а его владельцу.

—  Отстаньте, пожалуйста, — проговорила подвязка. — Я не при­выкла к такому обращению.

—  Недотрога! — буркнул воротничок.

Тут его взяли, выстирали, накрахмалили, повесили на спинку стула, высушили на солнце, потом положили на гладильную доску. Появился горячий утюг-плитка.

—  Сударыня! — сказал воротничок утюжной плитке. — Прелест­ная вдовушка! Как жарко! Я горю! Со мной происходит какое-то превращение! Я сам не свой! Вы прожигаете меня насквозь! Ух!.. Вашу руку и сердце!

—  Ах ты рвань! — проговорила утюжная плитка и гордо прокати­лась по воротничку. Она представляла себя паровозом, который та­щит за собой по рельсам вагоны.

Воротничок слегка обтрепался; и появились ножницы, чтобы под­ровнять ему края.

—  О! — воскликнул воротничок. — Вы, должно быть, выдающаяся танцовщица, прима-балерина! Вы так великолепно двигаете ножка­ми! В жизни не видывал ничего подобного! Ни одна из женщин не может сравниться с вами?

—  Знаем! — сказали ножницы.

—  Вы достойны быть графиней, — продолжал воротничок. — Но, увы, я владею только хозяином-щеголем, сапожной подставкой и гребенкой... Ах, будь у меня графство...

—  Да, по-моему, он, сватается?! — вскричали ножницы и в гневе так искромсали воротничок, что пришлось его бросить.

«Посвататься разве к гребенке?» — подумал воротничок и обратил­ся к ней:

—  Удивительно, как сохранились ваши зубки, фрекен!.. А вы никогда не думали о замужестве?

—  Как не думать! — ответила гребенка. — Я уже невеста сапожной подставки.

—  Невеста?! — воскликнул воротничок.

Теперь ему не за кого было свататься, и он стал презирать всякое сватовство.

Время шло, и воротничок вместе с прочим тряпьем попал на бу­мажную фабрику.

Там собралось большое тряпичное общество.

Тонкие тряпки, как и подобает, держались подальше от грубых. Здесь у каждой нашлось о чем порассказать, а у воротничка, конечно, больше, чем у всех, — от был хвастун, каких мало.

—  У меня была уйма невест! — тараторил он. — Так и бегали за мной! Да и как не бегать: ведь подкрахмаленный я выглядел настоя­щим франтом! Я даже имел собственную сапожную подставку и гре­бенку, хотя никогда ими и не пользовался... Взглянули бы вы на меня, когда я, бывало, лежал на боку!.. Никогда не забыть мне моей первой невесты — завязки! Она была такая тонкая, нежная, мягкая! Из-за меня в лохань бросилась! Была еще одна, вдовушка, — воспылала ко мне такой любовью, что до белого каления дошла!.. Но я ее покинул, и она почернела с горя. Еще была прима-балерина, — это она ранила меня, видите? Бедовая была! Моя собственная гребенка тоже любила меня до того, что порастеряла все свои зубы. Словом, немало у меня было всяких приключений... Но больше всего мне жаль подвязку, то бишь — завязку, ведь она бросилась в лохань из-за меня. Да, много у меня прегрешений на совести... Пора, пора мне превратиться в белую бумагу!

Желание его сбылось: все тряпье превратилось в белую бумагу, а воротничок — вот в тот самый лист, на котором напечатана его исто­рия. Так он был наказан за свое лживое хвастовство.

И нам тоже не мешает вести себя осторожнее: как знать, может, и нам придется когда-нибудь попасть в кучу тряпья и превратиться в белую бумагу, где напечатают нашу собственную историю, и тогда пойдешь разносить по белу свету всю подноготную про самого себя!

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.

Гречиха

Часто, когда после грозы идешь полем, видишь, что гречиху опа­лило дочерна, будто по ней пробежал огонь; крестьяне в таких случа­ях говорят: «Это ее опалило молнией!» Но почему?

А вот что я слышал от воробья, которому рассказывала об этом старая ива, растущая возле гречишного поля, — дерево такое боль­шое, почтенное и старое-престарое, все корявое, с трещиною посре­дине. Из трещины растут трава и ежевика; ветви дерева, словно длинные зеленые кудри, свешиваются до самой земли.

Поля вокруг ивы были засеяны рожью, ячменем и овсом — чудес­ным овсом, похожим, когда созреет, на веточки, усеянные маленьки­ми желтенькими канарейками. Хлеба стояли прекрасные; и чем полнее были колосья, тем ниже склоняли они в смирении свои головы к земле.

Тут же, возле старой ивы, было поле с гречихой; гречиха не скло­няла головы, как другие хлеба, а держалась гордо и прямо.

—  Я не беднее хлебных колосьев! — говорила она. — Да к тому же еще красивее. Мои цветы не уступят цветам яблони. Любо-дорого посмотреть! Знаешь ли ты, старая ива, кого-нибудь красивее меня?

Но ива только качала головой, как бы желая сказать:«Конечно, знаю!» А гречиха надменно говорила:

—  Глупое дерево, у него от старости из желудка трава растет!

Вдруг поднялась страшная непогода; все полевые цветы свернули лепестки и склонили свои головки; одна гречиха красовалась по-прежнему.

—  Склони голову! — говорили ей цветы. — Незачем! — отвечала гречиха. — Склони голову, как мы! — закричали ей колосья. — Сейчас промчится под облаками ангел бури! Крылья его доходят до самой земли! Он снесет тебе голову, прежде чем ты успеешь взмолиться о пощаде!

—  Ну, а я все-таки не склоню головы! — сказала гречиха. — Сверни лепестки и склони голову! — сказала ей и старая ива. — Не гляди на молнию, когда она раздирает облака! Сам человек не дерзает этого. Ведь мы, бедные полевые злаки, куда ниже, ничтожнее человека!

—  Ниже? — сказала гречиха. — Так вот же я возьму и посмотрю на молнию!

И она в самом деле решилась на это в своем горделивом упорстве. Тут такая сверкнула молния, как будто весь мир загорелся, когда же снова прояснилось, цветы и хлеба, освеженные и омытые дождем, радостно вдыхали в себя мягкий, чистый воздух. А гречиха была вся опалена молнией, она погибла и никуда больше не годилась.

Старая ива тихо шевелила ветвями на ветру; с зеленых листьев падали крупные дождевые капли; дерево будто плакало, и воробьи спросили его.

—  О чем ты? Посмотри, как славно кругом, как светит солнышко, как бегут облака! А что за аромат несется от цветов и кустов! О чем же ты плачешь, старая ива?

Тогда ива рассказала им о высокомерной гордости и о казни гре­чихи; гордость всегда ведь бывает наказана. От воробьев же услышал эту история и я: они прощебетали мне ее как-то раз вечером, когда я просил их рассказать мне сказку.

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.

Мотылек

Задумал мотылек жениться. Конечно, ему хотелось взять в жены хорошенький цветочек.

Он посмотрел кругом: цветочки сидели на своих стебельках тихо, скромно, как и следует еще не просватанным барышням; но выбрать среди них невесту было очень трудно — так много их тут росло.

Мотыльку скоро надоело раздумывать, и он порхнул к полевой ромашке. Французы зовут ее маргариткой и уверяют, что она умеет ворожить. По крайней мере, влюбленные всегда бегут к ней и обры­вают у нее лепесток за лепестком, приговаривая: «Любит? Не любит? Любит всем сердцем? Очень? Чуть-чуть? Ни капли?» или что-нибудь в этом роде, — каждый ведь спрашивает по-своему. И мотылек тоже обратился к ромашке, но не стал обрывать ее лепестки, а перецеловал их, полагая, что всегда лучше действовать лаской.

—  Почтенная маргаритка, милая полевая ромашка, мудрейший цветок! — сказал он. — Вы умеете ворожить. Так укажите мне мою суженую! И я сразу же посватаюсь.

Но ромашка молчала — она обиделась: ее, девушку, и вдруг на­звали «почтенной»! Кому это нравится?

Мотылек попросил ее еще раз, потом еще, но ответа так и не дождался. Это ему надоело, и он полетел свататься.

Дело было ранней весной всюду цвели подснежники и крокусы.

—  Недурны! — сказал мотылек. — Миленькие подросточки! Толь­ко... зеленоваты больно!

Мотылек, как все юноши, искал девушек постарше. Потом он осмотрел остальные цветы и нашел, что анемоны горьковаты, фиалки сентиментальны, тюльпаны слишком щеголеваты, нарциссы просто­ваты, липовые цветы малы, да и родни у них пропасть; цветы яблони, правда, похожи на розы, но очень уж они недолговечны — подует ветер, и нет их. Стоит ли тут жениться? Горошек понравился ему больше всех: бело-розовый, кровь с молоком, нежный, изящный и не только красивый, но и домовитый, не брезгует черной работой. Сло­вом, невеста хоть куда! Мотылек совсем было уж собрался к ней свататься, да вдруг увидел поблизости стручок с увядшим цветком.

—  Это... кто же? — спросил он.

—  Сестрица моя! — ответил горошек.

—  Значит, и вы такой же станете?

Мотылек испугался и поскорей улетел прочь.

Через изгородь перевешивалась целая толпа каприфолий; но эти барышни с вытянутыми желтыми физиономиями были ему совсем не по вкусу. Однако что же ему было по вкусу? Подите-ка узнайте!

Весна прошла, прошло и лето; настала осень, а мотылек ни на шаг не подвинулся со сватовством. Расцвели новые цветы в роскошных нарядах, но что толку? С годами сердце все больше и больше начинает тосковать о весенней свежести, об оживляющем аромате юности, а не искать же их у осенних георгин и мальв! И мотылек полетел к кудрявой мяте.

—  Правда, цветы у нее неказистые, — говорил он, — но зато как она благоухает! Возьму-ка я ее в жены!

И он посватался к мяте.

Однако мята ни листочком не шелохнула, только произнесла:

—  Дружба, но не больше! Оба мы стары: друзьями еще можем быть, но пожениться?.. Нет, зачем нам быть посмешищем на старости лет?

Так мотылек и улетел ни с чем. Слишком уж он был разборчив, а это не годится, — вот и остался старым холостяком.

Скоро началась непогода с дождем и изморосью, поднялся холод­ный ветер, дрожь пробрала старые скрипучие ивы. Не сладко было порхать по такому холоду в летнем одеянии! Но мотылек и не порхал: ему как-то удалось залететь в комнату, а там топилась печка и было тепло, как летом. Жить бы да поживать здесь мотыльку. Но что за жизнь взаперти?

—  Мне нужны солнце, свобода и хоть маленький цветочек! — воскликнул мотылек; потом взлетел и сразу же ударился об оконное стекло.

Здесь его и увидели, посчитали необычайно красивым и мотылек оказался на булавке в ящичке с прочими редкостями. А что еще можно было с ним сделать?

—  Теперь и я сижу на стебельке, как цветочек! — заключил моты­лек. — Не очень-то весело! Зато похоже на женитьбу: сел на место и сидишь прочно.

Этим он и утешался.

—  Неважное утешение! — говорили комнатные цветы.

«Да, комнатным цветам верить не следует! — думал мотылек. — Они очень близки к людям».

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.