Сказка «Линори, гей, Линори»

Линори, гей, Линори

Эх, скажу я вам, кто знает толк в сказке по-настоящему - так это валахские цыгане! Где они только не побывали, чего они только не видали! А как разу­красят и правду, и небылицу! Вот взять хотя бы ба­рышню-герцогиню. Уж так расписал ее мой отец! Будто она вся из золота! А на самом деле ее рожа, поди, такая же, как у всех валахских цыган, - на сковородку похожа. А герцог тот либо одурел, либо ослеп.

А вообще я о них, о валахских, ничего худого не скажу: они ведь тоже божьи твари. А что мы, цыгане, не ладим между собой, так это наша беда. Все гры­зем и грызем друг друга. Трудно разобраться в нашей распре: кто прав, кто виноват. Взять, к примеру, гвоздаря. В чем он винит музыканта? А в том, что у того всего один костюм, да и тот блестит, будто гуталином намазан. Посмотрите, мол, люди на парнишку Леффа, у него и рубашки-то нет, сунет он себе под пиджак белую тряпку, чтобы гаджо не заметили, что у него нет рубашки, да не прогнали. Если, не дай бог, дочь гвоздаря выйдет замуж за музыканта, от нее отвернется вся ее семья, а семья мужа будет ты­кать в нее пальцем: поглядите, девка-то вымазано в угольной пыли.

Думал я над этим, много думал. Что ни говорите, а все это из-за гаджо. Они пишут в газетах, что в Америке негров презирают, а недавно мой внучек приходит из школы и ревет: мать его однокашника нажаловалась учительнице: зачем, мол, посадили ее сыночка возле цыганенка. Словом, гаджо презирают цыган. Конечно, есть среди нас такие, которых стоит презирать. Взять, к примеру, валахских цыган. Кому от них польза? Бродяжничают - только тиф раз­носят, - грабят да убивают по дорогам. Ну, а что сделали гаджо, чтобы они стали другими? Сажают их в тюрьмы - и все. Выйдет цыган из тюрьмы и снова за свое. Из-за таких вот цыган презирают потом и всех остальных. В прежние времена стоило жандар­му - порьяло, как мы их называли, увидеть на дороге цыгана, как он хватает его - и с собою, а пройдут по дороге гаджо, хоть сорок человек, - хоть бы что, жандарм их не тронет.

Один мой кум, царство ему небесное, был очень богатый человек, гавитко ромо - деревенский цыган. И была у него очень красивая жена. Какой-то одно­сельчанин кума, с которым он был в ссоре, заявил, в жандармский пост, будто кум украл у него курицу. Дом кума стоял на краю деревни, тут же была своя конюшня, а в ней - дорогие лошади. В комнатах ле­жали пышные ковры и много было всякого добра. Словом, был он очень богат. Как-то вечером к нему постучали.

- Кто там? - спрашивает мой кум.

- Жандармы.

Входят. Ноги утопают в коврах. Оглядываются жандармы: везде красивая мебель, чистота, даже не знают, куда смотреть.

- Значит, это вы такой-то? - спрашивают, жан­дармы у моего кума.

- Так точно, господин унтер, - отвечает мой кум.

- Это вы украли курицу?

- Нет, господин унтер.

Ну, ладно. Тут жандармы увидели жену кума, за­метили, какая она красавица, и ушли, решив завтра снова явиться для допроса. На другой день они осмотрели конюшню, курятник и, конечно, поняли, что цыган настолько богатый человек, что мог бы ку­пить всю деревню. Но на третий день они все-таки опять пришли, и на следующий тоже и, заметьте, всег­да являлись поздно вечером, подымали цыгана и его жену с постели - дознание, ничего не поделаешь. Потом-то цыган сообразил, в чем дело.

Однажды вечером пьяные жандармы стали коло­тить в дверь прикладами. Снова подняли они цыга­на, выгнали его в курятник и требуют: отдай курицу. А жену другой жандарм собрался обыскать в ком­нате.

Но женщина выскочила в окно в одной рубашке, да еще разорванной, и начала кричать благим матом:

- Люди, христиане, помогите, не то загубит меня жандарм!

Сбежались соседи, а жандармов, конечно, и след простыл. Не думайте, мой кум наутро донес на жан­дармов. А что вышло из этого? Вызвали его, стали допрашивать об имуществе, что да откуда взялось «Честным трудом добыл - торговлей нажил», - по­ясняет мой кум, толкует им, что его коней сам граф берет на скачки. Ну, они давай цепляться: откуда, мол, все это? Кум им и говорит: а откуда у короля дворец, ясно - не из божьего чрева. Кончилось тем, что цыгана били по пяткам резиновой палкой да еще сказали на прощанье: радуйся, мол, что не упрятали тебя в тюрьму.

Пришлось моему куму покинуть те места: надо; бы­ло спасать жену от издевательств жандармов.

Все это я говорю к тому, что гаджо испокон веков косится на цыгана. А почему цыгане не уживаются друг с другом? Да потому, что тот, кого презирают, сам ищет, кого бы прижать. Вот и получается.

Ни за что не отдаст гвоздарь сына в музыканты пусть какой угодно талант будет у него, потому что с музыкантами такое в корчмах вытворяют, обраща­ются с ними так, точно они не люди. Раньше послед­ний гаджо позволял себе плевать премьеру в лицо, а потом залеплял его сотенной бумажкой. Цыган мог получить бумажку и покрупнее, если ему удавалось поднять ассигнацию смычком с земли. Что хотели гаджо, то и делали. Захотели - били ногами в кон­трабас, а цыган - терпи да улыбайся: тешатся госпо­да. Терпит цыган, а сам втайне думает, может, пере­падет кое-что: ведь дома шестеро маленьких чаво пла­чут! Нынче уж таких вещей не позволяет себе посетитель, но некоторые ромы оплакивают те времена: в наши дни уже так не поживишься, как, бывало прежде. Вот и говорим мы, гвоздари: нет уж, не опустимся мы до того, чтобы стать музыкантами. Но од­нажды случилось так, что музыкант пошел в гвоздари.

Горец Геллер был бедным музыкантом. Ни кола, ни двора, один лишь друг был у него - кривой Мусай, цыган. Если Мусаю изредка подворачивалась работенка, ну, скажем, нанимал его кто-нибудь пере­везти вещи на осле, Геллер помогал своему другу грузить повозку. Идут они, бывало, рядом с осликом и спорят, чье ремесло лучше. Геллер говорит:

- Браток, неужто тебе по душе поденщина? Охота тебе за двадцатку целую неделю работать! Ведь ты можешь заработать столько же и за полдня.

- Так-то оно так, зато мне никто не смеет ска­зать «Заткнись!», я не забавляю своей музыкой пьян­чуг, не хожу по домам поздравлять «с праздничком». Об меня никто не оботрет грязных ног!

Так спорили меж собой Геллер да Мусай, музы­кант и возчик. И век бы им не сговориться, если бы не один случай. Случай тот был не таким уж вели­ким событием. Но все же слух о нем быстро разнесся повсюду.

Началось с того, что Геллера позвали играть на крестьянскую свадьбу. Зима была свирепая, мороз стоял трескучий, цыган даже солому напихал в свои дырявые ботинки, чтоб ноги не отморозить. Одел он просторную кацавейку, набросил на плечи лиловую шубу, скрипку сунул под мышку, чтобы уберечь ее от мороза да снега, и - в путь. Ну, пришел цыган на свадьбу. Мужики к тому времени уже захмелели. Пристали они к цыгану: сыграй нам песню страстной пятницы или выстучи смычком песню «Отпусти мои волосы, не то я застрелюсь». Словом, известно, как гуляют эти чудаковатые гаджо.

Нализались мужики, конечно, изрядно. Один взял да и бросил в цимбал свой карманный нож: пусть, мол, достанет тот, кто самый ловкий. Бедного Геллера заставили выпить полбутылки сливянки, да такой сливянки, что облей ею лошадь - с нее шкура сле­зет. Остальную вылили ему на плечи, когда он пля­сал румынский танец... «Продолжалось это до тех пор, пока отец невесты не выхватил кол из плетня и не разогнал всю родню. Бедному Геллеру даже не за­платили, так и поплелся он ночью, как бездомная собака. Но, к счастью гаджо, уцелела его скрипка, иначе плохо им пришлось бы. Случись что-нибудь со скрипкой, кровь ударит в голову цыгану, схватит он мужика за жилет: «Иди сюда, я тебе губы обор­ву... Я человек горячий...»

Да, горячая головушка у цыгана!

Идет-идет чоро Геллер, ищет дорогу в слепой ночи, идет, бедняжечка, а возле ушей мороз точно струны перебирает, тонко-тонко звенят струны, И чудится Геллеру...

Вот король, да не простой король, а тот, что пра­вит всем миром, объявляет: все цыгане, сколько их есть на земле, должны собраться у него. Король чувствует, что настал его конец, и хочет еще раз послу­шать свою любимую песню. Бедный король! Собра­лись у него все ромы и ждут с нетерпением, что бу­дет. Тут говорят им: «Выходи тот, кто знает песню «Линори, гей, Линори!» Ромы друг друга подталки­вают, а никто не идет. Но что это? В густой толпе цыган пробивается один. И кто же это? Геллер! «Ты что, решил всех нас за пояс заткнуть, молокосос? Ты, деревенский цыган, вздумал сыграть то, чего не знаем мы, знаменитые премьеры из богатых кафе? Ступай-ка себе назад, откуда пришел!» Но Геллер идет сквозь толпу. Наконец добрался до короля. Остано­вился перед ним, смотрит ему в глаза, а сам заправ­ляет уголок белоснежного платка за воротник. И все смотрит, смотрит на короля. Затем прижал скрипку подбородком и заиграл! Сначала тихо-тихо. Никогда не слыхал король таких звуков. А цыган все глядит ему в очи и вдруг как ударит смычком. Сразу же узнал тут король свою песню:

Нам дожить бы до цыганской свадьбы,
Песню на подворье заиграть бы,
Гей, гей, Линори, Линори...

Как там она кончается?.. Ну, все равно. А король подпевает - музыка цыгана околдовала его. Пел-пел король, а потом так говорит цыгану:

- Сын ты мой любимый! Руки у тебя золотые!

Целую страну готов я отдать за твои пальцы, а все сокровища свои - на смычок твой нанизать!

Сажает он Геллера справа от себя, а друга его, Мусая, назначает своим выездным кучером.

Идет Геллер мимо садов и мечтает. Вот уж мино­вал сады. Ох, куда ты идешь, Геллер, куда путь дер­жишь?! Шел бы ты другой дорогой, не хрустнуло бы у тебя под ногами, не очутился бы ты в глубокой яме. Кончилась, цыган, светлая твоя слава, попал ты в волчью западню.

- Ох, святая Марья, что ты сделала со мной? 3авела меня в бездонную яму!

Бедный Геллер попытался было выкарабкаться, но руки его не могли отыскать ни одного корешка, ни одного сучка, за который можно было бы ухватить­ся. Будто в кремне вырубил крестьянин эту яму, эту волчью западню.

Бедный цыган стал думать о том, как скоротать ночку, а утром, может, пройдет мимо кто-нибудь да вызволит его. Но тут-то и случилась беда. Услыхал цыган возню над головой, и вдруг - бац, что-то тяжелое, большое упало в яму рядом с ним. Хорошо еще, что цыган не пощупал, что это. Вовремя заме­тил он во тьме два огненных глаза. Чьи то были гла­за - можно и не говорить. Волка, конечно.

И вот Геллер выхватил скрипку и, словно обезу­мев, начал играть. А волк дивится, смотрит глупо, потому что никогда еще не доводилось ему видеть такое чудо. Разве это может быть: волк сверкает на человека своими красными глазищами, но не трогает его? Нет у человека палки, ничего нет, только какая-то странная деревяшка в руке, и вместо того чтобы бить ею волка, он пилит ту деревяшку пополам, а из нее несутся чудесные звуки!

А Геллеру только того и надо было! Хорошо знал он, что жизнь его продлится, пока волка околдовала его музыка. И цыган играл так, словно перед ним стоял король всего мира. Вот кажется музыканту, придворные короля говорят ему:

- Ах ты, бродяга-цыган! Поет твой смычок песню «Гей, Линори, Линори!» А ведь конца-то песни ты не знаешь! Как же ты смел, наглец, прийти сюда? Учти: или сыграешь песню до конца, или твоя голова слетит с плеч!

Вот и сам король сердито закивал головой.

Надо, надо играть бедному Геллеру! Жить-то ведь хочется!

А волк смотрит и смотрит на него.

Плотно сдвинул цыган пальцы на грифе, чтобы они не коченели. «За хлеб-колбасу, за хлеб-колбасу! - чудится ему за спиной голос второй скрипки. - Иг­рай, играй до упаду! Быстрей, живей! Чтоб налилась цыганской кровью скрипка, чтоб ожила и загорелась она!»

- Все это неплохо, сын мой, но ты сыграй мне конец, ведь это же не конец песни!

«Гей, Линори, Линори!», - а как дальше? Вот отсекут тебе, цыган, головушку, этой же ночью отсекут.

Нажимай, цыган, покрепче на струны!
А волк все смотрит и смотрит.
Только б не умолкла скрипка!
Триста граммов тмина - ай да Болдижар,
Раз, два, три, четыре - дай огня, гусар!

Дзинь! Лопнула струна.

А волк все смотрит и смотрит.

А ты ухитрись на трех струнах! В трех струнах - твоя жизнь! Хороша песня, но это же не конец «Ли-люри». О, горе тебе, бедный цыган, брошу я тебя в яму к волкам! ,

Дзинь! Лопнула и вторая струна.

А волк все смотрит и смотрит.

Нет второй струны! А ты ухитрись на двух стру­нах! Жизнь или смерть - выбирай, цыган!

А волк все смотрит и смотрит.

Продаю повозку, продаю коня,
Ночью нагуляюсь - гляньте на меня.

Играй, как по нотам положено, цыган, пусть зву­чит мелодия песни! Гуляй, цыган!

О-о-о, опять лопнула струна! Сейчас песне конец! Немеют пальцы от жестокого мороза! Ну, поднапрягись, докажи королю, на что ты способен!..

А волк все смотрит и смотрит.

«Уй-ю-ю-юй!» - вопит скрипка на самой верхней ноте, визжит, завывает, точно вьюга. Берегись же, цыган, бедный цыган, зверь готовится к прыжку...

...Медленно, помаленечку начало светать. Крестья­нин рано встает, раньше солнца, и первым делом вы­гоняет из избы собаку. А собака бежит обратно, лает, заливается. Крестьянин пнул ее ногой в бок, иди, дескать, к своей вшивой матери. Но видя, что собака не переставая воет и тявкает, он набрасывает полу­шубок и идет за ней. Издали доносится музыка. Кто же это до самой зари гуляет? Крестьянин идет на звук скрипки. Но вдруг остановился как вкопанный да как помчится со всех ног к соседу, потом к дру­гому, к третьему. «Выходи, куманек, и поскорее! И ты, и ты иди! Ступайте живо, все, ничего не спраши­вайте, берите веревку покрепче! Вилы захватите!» Бегут мужики. Тот, что скликал всех, летит впереди. Встали мужики полукругом, рты поразевали. Вот самый ловкий из них хватает веревку, вяжет узел и петлю. Как же быть? Думают, решают. Кого вытя­нут - не знают.

Тот, что сделал петлю, стал опускать веревку в яму. Опустил, затем мужики впятером потянули ее. Веревка пошла вверх. И что же? В петле - волк! Ему тут же перебили хребет, и он испустил дух.

Когда же вытянули бедного музыканта, то жизнь едва теплилась в нем. Чего только не делали мужики, чтоб оживить его! И растирали, и отогревали цыгана. Потом положили на повозку и повезли домой, в цыганский квартал.

Целых две недели был он без памяти. Отхаживал его возчик Мусай. Геллера трясла лихорадка, он об­ливался потом. В бреду он все твердил про короля мира, и про «Линори».

А когда поднялся Геллер, то пошел он прямиком к шурину своего друга, к цыгану-гвоздарю, что жи­вет на краю деревни, и нанялся к нему в ученики.

А скрипку он так и не брал с тех пор в руки. Мо­жет, даже разбил ее сдуру.

«Никогда не было тебя, Цыгания!» // Перевод с венгерского И. Миронец — Москва: Издательство иностранной литературы, 1961 — с.112 (Sosemvolt Ciganyorszag! Szegkovacs cigany tortenetek. Budapest, 1958)